– в город, где подают к столу пироги, в которых прячутся вороны.
Если посмотреть на Марию со стороны, то кажется, что она вообще никогда не понимает, что она делает и куда идет. Скажем, кто же выходит за маслом и туалетной бумагой посреди декабря в одном свитере? Да и что это за набор такой? И тем не менее она пошла в магазин в одном свитере и в домашних штанах, на которых еще держалось тепло кошачьего тела, которое только что там лежало. Выходя из дома, Мария была убеждена, что через минуту вернется и позволит ему снова залезть к себе на колени, пока она работает на компьютере. В ее городе ничего не знали о Кристиании и никогда о такой стране не слышали; но Мария подозревала. Краешком сознания она всегда чего-то такого ждала.
Она шагала по заснеженной дороге от магазина до дома с зажатой под мышкой бутылкой подсолнечного масла и с рулоном туалетной бумаги в руке. И комки кошачьей шерсти на ее черном новогоднем свитере напоминали большие нетающие снежинки, запутавшиеся в махровых нитях. Волосы у нее были непричесанные и запутавшиеся – пятерню если сунешь, то уже не вынешь. Сапоги были застегнуты лишь наполовину, потому что идти тут было двести метров в одну сторону и двести – в другую. Словом, эту вылазку она воспринимала как открывание и закрывание балкона. Немного свежего зимнего воздуха попало в легкие, и снег, сидящий на хрупких, тонких ветках вокруг, светлел морозом, и немного белого попало в ее сознание, чтобы подтаять, когда она попадет обратно, в свою коричнево-красную квартиру с синей гостиной. В светлом дневном небе, где-то там, за молочными тучами, висела небольшая белая луна. Мария не могла видеть, но та слегка накренилась, и в этот момент Мария оскользнулась на льду, проглянувшем коварно из-под снега, натертом десятками ног, которые пока еще безопасно проходились по нему. Она удержала равновесие, но выронила бутылку масла, и та покатилась вперед по дороге. Дорога ее (двести метров) лежала через двор, выводящий на дорогу, перед которой стояли два небольших холма-бункера, оставшиеся еще со времен войны, всегдашние зловещие напоминания о тех временах. Тогда в них засовывали провиант и прятались, когда начинался обстрел, а сейчас в маленькие металлические дверцы запихивали мусор, и в конце концов бункеры были настолько им набиты, что там вот-вот завелись бы мусорные еноты и лисы. Марии, которая родилась уже после войны и не знала того мира, охваченного страхом, эти холмики всегда напоминали хоббичьи норы. Было нечто загадочное, что-то в их круглой симметрии, идеальной форме и том, как они слегка возвышались над землей, и она постоянно на них любовалась. Убежища, знамения того, что в любую секунду что-то может пойти не так, для ее бабушек, для самой Марии были больше сказочным атрибутом. Потому эти норы и послужили главным атрибутом того, что случилось в следующие минуты.
Бутылка покатилась, а Мария кинулась за ней, и тут прямо из холма появился человек, голову которого она сначала не увидела на фоне снега. Ведь волосы у него были такие же снежные, а кожа – ирландская, бледная, как молоко. Глаза у него были ярко-светлые, как льдинки или взрывы
