в бой. Тогда-то я и понял, для чего нужны были им масличные ветки! Они били то налево, то направо наотмашь по облаку, убивая ос, которые падали наземь. Те же, кто струсил или получил ранения, укрывались за огнем.
А со мной-то что случилось? Лучше не спрашивайте! Осы густо облепили меня, вонзили свои жала в кожу и стали выпускать яд. Что мог сделать я только двумя руками? Лицо, руки, ноги, все мое тело оказались беззащитными. Я прикрыл глаза руками и застыл без движения. Мальчишки стегали меня масличными ветками, визжали, вопили, орали, ревели… Я решил, что мне конец!
Несколько рук схватили меня среди этой суматохи и уложили на шесты, которые держали наподобие носилок… Должно быть, это были санитары, подбиравшие раненых. Меня отнесли в операционную. Спасения не было!
Вокруг меня была ночь. И когда только веки мои успели распухнуть и прилипнуть к глазам? Темнота выводила меня из себя. Я дергал руками и ногами, пытаясь оттолкнуть моих носильщиков. Однако плакать я не стал. Разве я не стоял, словно незыблемая скала, под налетом авиации? Ничто не могло сломить меня!
Вражеская пехота, должно быть, перешла в контратаку. Я понял, что меня бросили на земле, по топоту ног догадался, что наши пустились наутек. Какая-то санитарка склонилась надо мной, положила мне холодный металл на веки и прошептала:
– Что они с тобой сделали, сынок! Что они с тобой сделали, антихристы!
Я узнал ее: это была тетя. Она приподняла меня, держа под мышки, и привела к ручью. Вода несколько уняла боль.
– Ох! Ох! Это ведь я отдала тебя палачам!.. Хорошо бы немного уксуса!
Она то и дело корила себя, но впадать в отчаяние не стала. Я чувствовал, как она прикладывает к моей голове смоченные в воде виноградные листья, прижимает большой ключ от ворот к укушенным местам. Мало-помалу я пришел в себя, в глазах появились мелкие прорези. Я снова видел, снова возрождался к жизни.
«Вот какая она, война! – думал я. – Я уже не ребенок! Я – мужчина! Мужчина!».
– Что это ты там бормочешь? – спросила тетя.
– Ничего. Ничего.
Я заплакал.
7.
– Имей в виду: если услышишь почтальонского мула, немедленно ступай к фонтану узнать, нет ли для нас новостей, – сказала вечером тетя.
Сельский почтальон проезжал через деревню раз в неделю. Он спешивался на площади, трубил в рожок, и все подходили к нему за письмами.
На рассвете, еще не проснувшись как следует, я услышал стук подков по камням мостовой и, склонившись над отверстием люка, крикнул:
– Тетя! Тетушка! Почтальон!
– Спи. Это – не он. Он будет еще не скоро.
И позже происходило то же самое. А когда почтальон и вправду проехал у нашего дома, я его не услышал: меня разбудил его рожок.
Тетя была уже на улочке. Всюду, где улочки выходили на площадь, было видно собравшихся группами матерей: дальше они не шли, испытывая неловкость перед сидевшими в кофейнях мужчинами. Устремив взоры туда, где спешился почтальон,
