он охаживал свою куклу на прогнивших скамьях для прихожан, на него снизошло откровение…
– В соборе? – мрачно спросил я. И этот человек предлагал мне исповедаться…
– А что ты хочешь, он же валлон, да еще и из Брюсселя, – цинично усмехнулся Николас, – они там и не такое могут. Так мой дядя понял, что хочет стать католическим священником. Но таким, знаешь, не связанным по рукам и ногам всякими обетами. Для таких как он очень удачно существует так называемая Третья ветвь, терциарии. Звонок кому надо в секретариат Доминиканского Ордена, и вуаля! Воистину – Gods wegen zijn ondoorgrondelijk18!
– Чего-чего?
– Того, что благодаря одному старому развратнику вышел беспрецедентный случай: памятник архитектуры был восстановлен в рекордные сроки, обойдя все бюрократические препоны. Собору даже вернули статус малой базилики, и у него появились прихожане. Осталось еще перед входом посадить художников – и будет не хуже, чем до Войны.
– А там были художники? – спросил я, прекрасно все помня, отчетливо, будто только вчера; череда разномастных картин, одна за другой, и в смешение цветов различаются ясно: соборы, дворцы, коты, балерины, фонтаны, мосты, облака над Невой, дождь и бесконечная гранитная набережная…
– Были, – вздохнул Николас. – Странно, а вроде это ты тут у нас стопроцентный абориген, должен бы знать о таком.
Я промолчал. Только лишь сделал еще один глоток кофе.
Нико посмотрел на меня.
– Прости, если задел тебя, Глеб, – он назвал меня по имени, что предвещало его добрые намерения. – Я же не виноват, что родился в семье важной иностранной шишки, которая дала мне отличное образование и все условия для успешной жизни. Ты вовсе не обязан знать о каких-то там художниках и малых базиликах. К тому же не всем подходит такой образ жизни, полный высоколобого снобизма и всех этих неимоверно утомительных скучных идиотов, что окружают нашу семью.
– Зато мне прекрасно подходят идиотские миссии… – протянул я еле слышно, – …для святых дядь.
Но Николас меня услышал.
– Кстати о миссиях, – вытянув губы, облепленные микроскопическими пятнами плесени, протянул он. – Что тебе сказал Жан-Батист?
– А ты не знаешь?
Николас стал озираться по сторонам. Но кроме нас и скучающего за стойкой бара официанта в «Зингере» никого не было. Официант смотрел в одну точку перед собой, иногда шевеля беззвучно губами.
– Если бы знал, Сегежа, то и не спрашивал, – досадливо произнес Нико и полез во внутренний карман своего добротного пиджака, достав небольшой томик в серо-пепельном переплете.
– Вот, – он протянул мне книгу через стол. Книга оказалась теплой, будто являлась частичкой плоти Николаса; шершавая ткань дополнила ощущение того, что в руке моей оказалось что-то живое, только что извлеченное из человеческого организма.
Я
(нидер.) – Пути Господни неисповедимы
