юноша сомневался, нужно ли это после разговора, но решил не рисковать. Разум без усилий переводил слова в знаки шифра – годы практики давали свое. А вот выводы давались с трудом: хотелось написать больше, показать, что он годится на что-то и без кольца. Возвышение всегда было добровольным, без желания его просто невозможно было провести. Но Ганнон слишком хорошо знал, как человеком можно манипулировать: через посулы, угрозы, стыд или чувство верности. Наверняка ключик есть и к нему.
На пергаменте оставалось место для последнего квадрата: символы шифра следовало записывать по спирали – снаружи вовнутрь. Поэтому весь «абзац» следовало продумывать заранее. Погрузившись глубоко в свои размышления, юноша в последний миг успел поймать каплю чернил, чуть не упавшую на лист. Вздохнув, он аккуратно отодвинул пергамент и убрал перо в чернильницу. Асессор пытался ухватить мысль и составить внятный текст, но раз за разом образ ускользал, оставляя за собой только ноющую пустоту в голове. Тонкие линии символов на пергаменте высыхали на глазах, дождавшись пока последние перестанут поблескивать в свете свечи, Ганнон свернул пергамент и убрал до поры в футляр. Ложные Мученики… природа их ереси могла бы дать подсказку.
В прошлый раз он приходил в Замковую Обитель к Прелату, рассчитывая как можно быстрее ее покинуть. Теперь же придется задержаться подольше. Без особой надежды Ганнон проверил покои Боннара: они все так же были заперты снаружи, на замке начинала скапливаться пыль. Строения обители, где за счет казны Гамилькаров жили и трудились жрецы всех богов, окружали небольшой сад с фонтаном в центре. Вспомнив рассказы монаха, Ганнон проследил за скрытыми под землей трубами вплоть до массивных внутренних стен, в которые был встроен резервуар для сбора дождевой воды, теперь питающий фонтан.
Обритые послушницы и послушники деловито сновали через сад от одного строения к другому: мелькали синие, зеленые, бурые и бледно-желтые одеяния. Попадались и служители Ихариона в белом, ведь только их Братству было дозволено изучать Старшие Книги. Впрочем, здесь их было не в пример меньше, чем в любом другом храме. Королевский род поддерживал жизнь в увядающих культах, создавая противовес Красному Городу, но не нарушал при этом ни единого слова писания.
«Благочестие и дерзость, – Ганнон вспомнил рассказы старого монаха о церковных максимах, – две опоры из трех, необходимых для ереси». Благочестие не могло составлять ересь, как одна из двух опор. Третьей и последней могло стать отклонение от догмы, но чистота исследований блюлась строго, и все они были доступны для проверки, что наверняка не могло не злить Больший Круг Ихариона.
Приблизившись к слугам Вортана, что возились с фонтаном, Ганнон поинтересовался, где находится брат Боннар. Вместо ответа они промямлили что-то неразборчивое и углубились в работу. Это повторилось несколько раз, вызывая все большую тревогу: кто-то пожимал плечами, другие молча уходили, кто-то шарахался от него, как от чумного. Юноша мрачно расхаживал по саду, наблюдая, как люди огибают его, едва завидев, словно косяки рыбы при появлении хищника.
