окровавленный топор, соскользнул на ковер и съежился, пытаясь удержать тепло. Накатившая волна одиночества и пустоты была тяжелой и душной, словно ватное одеяло.
Саша провел ладонью по щеке, смахивая слезы, и произнес:
– Телефон. Связь с полицией.
Раздался мелодичный звон соединения, и в комнате прозвучал уверенный мужской голос:
– Лейтенант Петренко, дежурная часть, слушаю вас.
– Меня зовут Саша Торнвальд, – промолвил Саша и не услышал себя. – Васильевский остров, Шестая линия, дом восемь. Приезжайте, пожалуйста, поскорее.
– Что случилось, сынок? – встревоженно спросил лейтенант.
Саша шмыгнул носом и ответил:
– Приезжайте скорее. Я убил свою мачеху.
Приехавшая полиция первым делом сняла с него побои и оценила полосу от веревки на шее. Саша безучастно рассказал им обо всем, что случилось днем и случалось раньше, и с тем же равнодушием подписал свои показания: скрывать ему было нечего. Тело мачехи забрали в морг, а Сашу повезли в полицейское отделение.
Один из полицейских, смотревший на замордованного подростка с искренним сочувствием, сказал, что при таких раскладах статью дадут легкую, и после всего, что ему пришлось пережить, Саша отделается подростковой психиатрической клиникой или детской колонией, да и то наверняка условно. Три года максимум.
Саша слушал полицейского и думал, знает ли уже отец обо всем, что случилось.
Отец знал. Как раз в то время, когда врач судебного отделения вправлял Саше сломанный нос и накладывал шов на разбитую левую бровь, Максим Торнвальд, бледный и решительный, подписывал положенное законом отречение от старшего сына. Отказывался от убийцы – как добропорядочный гражданин и безмерно страдающий вдовец.
А судья уже готовил документы по ссылке Саши на одну из дальних планет. Ссылка была окончательной и обжалованию не подлежала.
Первым делом надо было выучить здешний язык.
Придя в себя, Саша некоторое время лежал с закрытыми глазами и слушал, как над ним в две глотки бранятся монахи. В том, что его привели именно в монастырь, он не сомневался: слишком много было ритуальных движений, да и одежда на обитателях этого места очень напоминала ту, которую он видел на картинках в учебнике древней истории.
«Я жив», – думал Саша, слушая чужую речь и пытаясь вычленить из нее повторяющиеся элементы. Сплошные гласные, и точки опоры нет, не от чего оттолкнуться, чтобы составить первую фразу. «Я жив, мне повезло, мне ужасно повезло».
Ему захотелось заплакать. Мужчины не плачут, и герои его книг никогда не плакали, но он-то не был героем и поэтому мог позволить себе удариться в бабский рев и истерику. Потому что его выбросили на другой конец Вселенной и дом остался так далеко, что и представить сложно. Потому что он никогда больше не увидит отца. Потому что он, в конце концов, еще ребенок, он один и понятия не имеет, что делать дальше.
Сознание
