сообщила она. – Еще раз.
Но Эфраим, хмыкнув, забрал у нее ружье.
– У тебя, Лариса, неправильное отношение к предмету, – поучительно сказал он, нежно поглаживая приклад. – Оружие не менее женственно, чем ты сама, и отношения к себе требует соответствующего. Оно не должно вызывать у тебя ни страха, ни брезгливости. Только нежность. И доверие. Это очень важно – нежность и доверие. Не надо держать его, как палку; представь, что это твоя любимая женщина и ты просишь ее оказать тебе услугу!
– Звучит пошло, – сказала Бекки. – И глупо. Ведь я сама женщина, или ты этого еще не заметил?
Эфраим довольно рассмеялся. Этот смех напоминал совиное угуканье и не имел ничего общего с нормальным человеческим смехом, тем более здесь, в кромешной тьме; и если бы Бекки не была уже знакома с этим странным смехом, то могла бы подумать, что Эфраима скрутил приступ аппендицита и он корчится от боли, пытаясь призвать на помощь.
– Не смешно, – сказала она, беря у него ружье. – Хватит ржать, повторим попытку.
Эфраим утих, и снова послышался свист. Тарелка ушла в высоту, треснул выстрел, и Бекки услышала, что Эфраим ей аплодирует.
– Неплохо, неплохо, – сказал он. – Очень даже недурственно. Когда выбьешь десять из десяти, я разрешу тебе отдохнуть. Начали! – он снова хлопнул в ладоши.
В четвертом часу утра, когда Бекки чувствовала себя уже окончательно измотанной, Эфраим наконец сжалился над ней.
– Достаточно, – сказал он, сделав царственный жест пальцами. – Ты у меня умничка. Помню, я не один месяц затратил, чтобы научиться так обращаться с оружием. Видать, тебе сильно понадобилось это умение.
По его тону Бекки поняла, что он был бы не против, намекни она хотя бы, зачем ей это умение. Но она ничего не сказала. Отдала ему ружье и, развернувшись, пошла прочь с полигона.
Уже начинало светать. Чернота на небе прояснилась, появились в ней бирюзовые проблески, и уже стало возможным видеть в высоте серые лоскуты облаков, сквозь которые мерцали редкие звезды.
Выйдя за границу полигона, огороженного бетонным периметром и двумя рядами колючей проволоки, Бекки прошла по извилистой асфальтовой дорожке, проходящей через небольшую березовую рощицу. С ветвей сыпалась труха и клещи, но Бекки не обращала на это внимания – в пятидесяти метрах отсюда ее ждал душ и джакузи, а потом – чашка горячего чая по-казахски и бутерброд с икрой, ну а потом – крохотная комнатка с широкой кроватью и чистой постелью. Конечно, кровать была широкая в меру и чистая тоже в меру, но даже это было хорошо, потому что ничего другого она не имела, а то, что имела, было от щедрот Хана. С квартирой своей Бекки простилась без сожаления. Она даже была в какой-то мере благодарна кредиторам Андрея, что они избавили ее от необходимости самой делать этот нелегкий выбор – либо оставаться в доме, где была убита вся ее семья, где каждая половица напоминала о тех страшных событиях, либо безжалостно избавиться от этих воспоминаний
