стороны одновременно. Вьюн цеплялся за все что только можно – за упомянутые маральи рога, за капроновые нитки, на которых висел горшок, за гардину над входом в гостиную, за собственные стебли! Однажды (это случилось на пятый день пребывания здесь) Бекки заметила в зарослях этого невзрачного цветка одинокий отблеск и, встав на табурет, обнаружила под листьями миниатюрную видеокамеру, тупо глядящую на нее стеклянным зрачком. Бекки ничего не стала предпринимать и даже ничего не сказала Хану по этому поводу, но впредь вести себя стала более настороженно – уже не позволяла себе расхаживать по дому голышом, как частенько делала это раньше, и на всякий случай тщательно исследовала туалет, заглянув даже в смывной бачок и под решетку вентиляции (ей претила мысль, что кто-нибудь может увидеть ее сидящей на унитазе). Камеры в туалете Бекки не обнаружила, но не сомневалась: кроме той, что находится в цветке, в доме установлено еще как минимум три – в гостиной, спальне и на кухне. Иначе наблюдателям не стоило и огород городить, устанавливая видеокамеру в таком неинтересном месте, как прихожая.
Скинув кроссовки, Бекки прошла на кухню, отделанную мореным деревом, как и прихожая. Тут пахло свежими овощами и древесной смолой – этот запах стоял здесь всегда, независимо оттого, что Бекки готовила на завтрак, обед или ужин. Похоже, дизайнерами этот запах был предусмотрен специально и являл собой неотъемлемую часть интерьера, как и круглый обеденный стол посередине кухни, высоченный, почти под потолок, холодильник в углу или же как хорошая копия «Золотой осени», прекрасно гармонирующая с общей цветовой гаммой на кухне.
Поставив на огонь чайник и склянку с молоком, Бекки достала из холодильника бутылку «Хайнекен», вылила се содержимое в высокий стакан и залпом опорожнила его. Кулаком стерла пену с губ. Какое-то время сидела за столом, не шевелясь и даже не мигая, лишь поигрывая пустым стаканом в пальцах. Когда чайник закипел и пена на молоке, пожелтев, полезла наружу, Бекки погасила огонь, налила кипяток в заварник, а молоко вылила в кружку. Через две минуты чай настоялся почти дочерна, до загустения; Бекки добавила его в молоко, и в то же мгновение к древесно-овощному запаху на кухне добавился сочный чайный аромат. А еще через несколько минут Бекки уже сидела в ванне, массируемая обильными пузырьками, и потягивала чай из блюдца, удерживая его на трех пальцах. Вид у нее в эту минуту был самый что ни на есть умиротворенный, и любой сторонний наблюдатель, увидев ее сейчас, предположил бы, что и мысли у нее в эту минуту под стать – умиротворенные и спокойные. Но он ошибся бы в своих поспешных выводах. Он совершенно не знал Бекки, этот сторонний наблюдатель, и о связи содержимого ее мыслей с внешним обликом мог судить лишь априори.
А мысли у Бекки были самые черные. Она снова думала о Стэне. Собственно, она не переставала думать о нем ни на секунду, часто даже во сне ее преследовала эта навязчивая идея – убить. Но смерть его не должна быть быстрой
