у нее тягу к простому народу, от которого она, как декабристы, была слишком далека. Чего не скажешь о матери. Мать-то слишком к нему была сочувствующая. А результатом этого глубокого сочувствия была я, та, которую она произвела на свет в 17 лет, после чего быстро смылась в город, прихватив одну из двух икон, которые бабка берегла пуще глаза, и оставив слезную записку с просьбой не бросать родную кровинушку – плоть от плоти, кость от кости. «Родная кровинушка», как видите, выросла и впитала в себя как глубоко народное, так и остаточное дворянское, совершенно не нужное в нашей современной суровой действительности. А о канувшей в лету вместе с матерью иконе бабка вспоминала частенько. И наказывала беречь вторую, говоря, что это семейная реликвия стоит столько, что весь наш городок купить можно.
– Бабуль, а давай продадим икону, купим его и устроим здесь кампанелловский Город солнца! И все будут счастливы! – говорила Катерина.
– Глупая ты, Катька, думать тебе, читая, надо, а не по верхам хватать! Об иконе забудь, и не заикайся нигде. Она весь род наш спасала, еще со времен прабабки моей. Хватит того, что одна с матерью сгинула, хоть вторую сберечь…
Бабка говорила, что я «жуткий конгломерат двух чуждых миров». Может быть, она и права, так как чрезмерное увлечение романами 19 века и бабкино воспитание наложило на здоровую провинциальную девушку нездоровый меланхолический отпечаток прошлого и тягу к возвышенной и светлой любви. Теперь, вы, вероятно, понимаете, почему я одинока (попробуйте среди наших отморозков и пьяниц найти достойного!) и предпочитаю читать, а с некоторых пор и писать романы, нежели их заводить.
Великодушно прошу простить за небольшой экскурс в мою генеалогию, если можно так выразиться. Возвращаясь к начатому, скажу, что в этом сезоне мое внимание привлек колоритный мужчина лет за пятьдесят. Он был молчалив и угрюм, и я посчитала, что этот типаж просто просится на кончик моего, еще не отточенного пера, давно уже ждущего подобного героя. Я его окрестила именем моего любимого писателя О”Генри, только без «О».
Если бы он не был в летах, я подумала бы, что это моя судьба. Но – увы – это был не тот случай, и мне оставалось только наблюдать за ним и ждать, не раскроет ли он мне свою тайну. А то, что у подобного рода героев обязательно должна быть тайна, я не сомневалась. Как-то раз, когда он был у меня на массаже, я вежливо осведомилась, женат ли он. «Генри», с явным неудовольствием, ответил, что нет, и никогда не был. Когда я, извинившись, спросила, есть ли тому причина, он ответил, что, естественно есть, но обсуждать это со мной он не собирается. «Фи, как неучтиво», – мелькнуло у меня в голове», – но вслух я, конечно, ничего не произнесла. Хотя в записях сделала пометку, что не так уж он и вежлив. Может, дать ему другое имя?
Однажды к нему приехал гость. Чудо, а не гость: ни дать ни взять Хэмингуэй, трубки только не хватало. Проходя по коридору, я тихонько подошла к номеру и прислушалась. За дверью разговаривали вполголоса, и, как я не напрягалась,
