отозвался Бабаджак, не поднимая головы и лежа врастяжку.
Яснее послышалось ржание коня, да и не одного. Вот протяжно заревел верблюд, другой, третий. Далеко, но все ближе и ближе раздавались эти звуки: усталые, измученные продолжительной жаждой животные, видно, прибавили ходу, почуяв близость воды, и ревом выражали свое удовольствие. Вот и человек гикнул: пронзительный свист прорезался уже совсем близко.
– А ведь это наши, – сказал Гайнула Бабаджаку.
– Наши, – отвечал Бабаджак. – Это Кулдаш свистит.
Оба хивинца встали, подтянули пояса и пошли навстречу приближавшимся нашим.
– Эй! Какого там дьявола по ночам носит? – кричит кто-то, едва успев подобрать свои босые ноги из-под копыт наехавшего коня.
– Осторожней: видишь, человек лежит! – кричит другой.
– Заспались, кобыльи подхвостники[20], – произнес всадник, пробираясь между спящими.
Мало-помалу прибывают всадники, ехавшие вразброд, поодиночке. Вот на светлом фоне утреннего тумана приближаются сбитые в кучу верблюды… Где-то костер раскладывают… Еще в нескольких местах вспыхивают яркие огни. Растет и растет светлая полоса на востоке…
– А Урумбай где? – спрашивает Гайнула у одного из прибывших.
– Зарезали твоего Урумбая.
– Ишь ты, собака, а лошадь его где?
– Лошадь с собою привели. А тебе что?
– Да он мне сорок коканов8 должен…
– Это кто с вами? – спрашивает батча Суффи, подъезжая верхом на красивой лошадке.
– Где?..
– А вот, я видел, лошадей проваживает: одна лошадь из-под русского, должно быть?
– Это джигит-батыр, от русских из-за Дарьи бежал.
– То-то я его прежде никогда не видал, – заключает Бабаджак, приглядываясь сквозь дым костра к Юсупу, тихонько и совершенно спокойно проваживающему своих коней. Казалось, что ему положительно ни до чего не было дела: он был сам по себе, он приехал как будто бы к себе домой, он только случайно держался поблизости того верблюда, с которого снимали Батогова. Он говорил ближайшему джигиту:
– И что такого особенного в этих русских?.. Ишь как окружили, словно какую невидаль. Я довольно-таки нагляделся на эту дрянь.
– Ну, а другому и разу не пришлось видеть, – резонно отвечал джигит.
– Да, кто любит сидеть под кошмою, у себя в кибитке, тому, кроме своей бабы, ничего не видеть.
– Какие новости? – спрашивал один из прибывших старика в кольчуге, седлавшего лошадь.
– Да что, пока ничего не разберешь.
– Из Бухары не присылали?
– Присылали, да что толку: разве с нашими сговоришь? Если бы Садык был с ними, ну, тогда дело другое, а то каждый врозь.
– Вот наш подберет их.
Джигит кивнул на белую чалму, мелькнувшую вблизи.
– Кто…
Буквальный перевод брани, считающейся у кочевников выражением крайнего презрения.
