Максим пользовался славой святого. Евнапий, заставший его уже с длинной белоснежной бородой, сохранил в предисловии к своей биографической хронике его характерный портрет: «… Даже тогда голос его еще был подобен голосу Афины или Аполлона. Ни с чем не могли сравниться блеск его зениц и его глаза, указывавшие на волнение души его. Зрение и слух впадали близ него в соблазн. Трудно было следить за его живым взглядом и его красноречием. Даже самые опытные и умелые собеседники не дерзали возражать, отдаваясь ему и слушая его, словно оратора, – столь сильное очарование струили уста его». Юлиан со всей страстью души своей отдался его учению. В «Ненавистнике бороды» он признается, что Максим сформировал его характер. Он обуздал стремление Юлиана к преувеличению, к неистовству. Как и другие языческие софисты, Максим учил, постоянно испытывая страх оказаться жертвой доноса. Поэтому он потребовал, чтобы Юлиан был сдержан и осмотрителен в его среде. Он главным образом и посвятил Юлиана в тайный культ, который посредством очищений, постов, изнурений тела и плотской воздержанности пытался освободить душу от материальных уз, чтобы та, ничем не ограниченная, соединилась с божеством. Все более углубляясь в посвящение, Юлиан убедился с радостью, что некоторые основные ценности – такие, как любовь к ближнему, приобретение духовных благ, самоограничение, заимствованные христианством у пифагорейцев, он опять находит в стоящем на крайних позициях неоплатоническом мистицизме, который обладал тем преимуществом, что превозносил земное существование, значение которого уменьшало и презирало христианство. Учение Максима было столь привлекательно, что Юлиан (как и все его соученики), слушая его, испытывал такое чувство, «будто лакомился лотосом». Сколько благородства содержало в себе соединение платонизма и мистицизма! Наконец, Юлиан открывал то, что скрывали от него годами – эллинский дух…
В те времена язычники, отправлявшие свои религиозные обряды с риском для свободы, были исполнены мессианского ожидания – ожидания того, что некто, посланный богами, сумеет восстановить древнюю религию во всем ее блеске. Эта вера воодушевляла их, помогая переносить гонения властей, как несколько десятилетий до того вера помогала христианам идти на мученическую смерть. Поэтому, когда среди язычников Никомедии стали распространяться слухи, что Юлиан склонялся к многобожию, Либаний с воодушевлением приветствовал решение своего ученика, видя в этом «спасение» империи, переживавшей тяжкие дни во время непоследовательного правления Констанция. Ученые, совершившие посвящение Юлиана, консервативного по своей природе и верившего, что возрождение империи связано с возвращением к религии предков, зная, сколь соблазнительной была для него такая надежда, не упускали случая напоминать Юлиану о его историческом предопределении. Впрочем, будучи по натуре своей деятельным и к тому же раздражительным из-за множества душевных травм, Юлиан непрестанно испытывал боязнь
