к многобожию за маской набожного христианина, учение у Максима и других теургов не замедлило вызвать подозрения у христиан. Проведав об этом, обеспокоенный Галл отправил из Антиохии, где он находился вместе с супругой, в Эфес доверенное лицо, по имени Аэций, вразумить брата. Аэций представлял собой невероятное смешение воспитанного на эллинской культуре арианина и обворожительного авантюриста. Он побывал во многих городах и сменил множество профессий, прежде чем обратился в христианство и вошел в доверие к цезарю. Однако в подсознании его (как и многих клириков того времени) сохранился восторг перед божественной диадой Платон-Аристотель. Оба эти поклонника классической культуры с первой же встречи пришли в восторг от знакомства. Беседам их не было конца. Юлиан столь убедительно сыграл роль доброго христианина, что обманутый Аэций составил доклад, полный похвал благочестию оклеветанного юношу, успокоивший Галла.
Поступок Галла, естественно, заставил Юлиана быть более осторожным, а его друзей – более обеспокоенными. Часто у них возникало чувство, что в Эфесе их окружают доносчики. Испытывая такого рода опасения, Юлиан чувствовал себя более свободно только в своем имении в Никомедии. Во время отдыха он всякий раз отправлялся туда, чтобы свободно думать и беседовать без предосторожностей. Часто за ужином, на который он приглашал друзей и философов, атмосфера напоминала платоновские симпосии. Это были дни счастья, поскольку, наряду с душевным отдыхом в прекрасной приморской местности он радовался также своей популярности среди вифинян – популярности, созданной его простотой и человечностью, без какой-либо корыстолюбивой цели, в чем его подозревал Констанций, когда его тайные агенты обнаружили существование этой популярности и в Константинополе. В конце концов разве было еще что-нибудь более подобающее христианину, чем просить у своего брата цезаря поддержки бедным и нуждающимся? О, конечно же и язычники и христиане, зная по сколь огромному числу трупов пришлось пройти Констанцию, чтобы достичь единовластия, и в какие бедствия повергнуть при этом государство, молились, чтобы два брата поскорее сменили его на престоле. При этом один из софистов, Гимерий, даже сравнивал Галла с утренней звездой, освещающей престол, а Юлиана – с гордым быком-вожаком в стаде своих молодых ровесников… К сожалению, Юлиан не мог даже представить себе, что те счастливые дни были обманчивым предвестием звонкого дождя, среди которого гром еще страшнее молнии.
Однажды утром на берега Пропонтиды пришло известие, что Галл обезглавлен по приказу Констанция. Юлиан почувствовал, как счастливые дни мгновенно стали далеким прошлым, а над головой его уже занесен меч императора. О, то, что для других зовется «юностью», для него было неустанной борьбой за то, чтобы вырвать еще несколько дней у смерти. Он остался последним в роду Флавиев. Перед мысленным взором его снова предстало то прощание на берегу весенним вечером три года назад…
Юлиан думал о трагической
