на людях, не имеющих никакого сродства между собой, и сия игра природы могла бы только подкрепить другие доказательства, если бы таковые существовали, а нисколько не заменяет совершенный недостаток оных; шестое, что богатым крестом легко могли снабдить самозванца направлявшие его иезуиты; и, наконец, седьмое, что царица Марфа, по собственному объявлению своему, признала самозванца за своего сына единственно страха ради и что, впрочем, первое свидание ее с Отрепьевым происходило не всенародно, а наедине, в шатре с глазу на глаз.
Объяснив неосновательность всех приводимых доводов в пользу Лжедимитрия, остается еще напомнить два важных обстоятельства, которые, кажется, достаточно отстраняют всякое возможное сомнение насчет самозванства его. Первым мы обязаны самому Отрепьеву. Воссев на московском престоле и спокойно обладая всем государством, он неминуемо обязан был обнародовать все подробности своих похождений и, как справедливо замечает знаменитый сочинитель «Истории государства Российского», указать своих воспитателей и хранителей и места своего убежища в течение двенадцати лет. Не сделав сего, он сам перед современниками и потомством изобличил себя в обмане. Нельзя полагать, чтобы сие обнародование им было сделано, но до нас не дошло; ибо если бы и допустить, что хотя прочие манифесты Лжедимитрия уцелели в наших архивах, но что именно сей любопытнейший из всех актов утратился, то, по крайней мере, польские послы не упустили бы сослаться на оный в прениях своих с русскими боярами. Другое обстоятельство, почти равносильное первому, открывает нам Бер. Сей живший в Москве немецкий пастор, очевидно недруг русским и приятель полякам, сознает, однако, самозванство Лжедимитрия и основывает мнение свое на достоверном свидетельстве голландского аптекаря Клаузенда, служившего сорок лет при царском дворе, ливонской дворянке Тизенгаузен, бывшей повивальной бабкой у царицы Марфы, и даже самого боярина Басманова. Клаузенд говорил Беру, что царевич походил на мать свою, и в особенности смуглостью лица, а в Лжедимитрии никакого не видно было сходства с царицей. Тизенгаузен же, безотлучно при царице находившаяся, со своей стороны уверяла его, что сама видели Димитрия мертвым в Угличе и что, будучи ежедневно с ним, не могла быть обманута никаким подменом. Наконец, пастор удостоверяет, что сам, в присутствии одного немецкого купца, спрашивал по доверенности Басманова: «Имеет ли всемилостивейший государь наш право на престол российский?», и что Басманов отвечал: «Вы, немцы, имеете в нем отца и брата; он жалует вас более, чем все прежние государи; молитесь о счастье его вместе со мной! Хотя он и не истинный царевич, однако ж государь наш: ибо мы ему присягнули, – да и лучшего царя найти не можем». При столь ясных и бескорыстных, подкрепленных всеми известными обстоятельствами похождений Лжедимитрия самозванство его не может оставаться предметом неразрешенного вопроса.
Впрочем, многие даже из числа убежденных
