Я думал, что это отличная шутка. А потом мне сообщили, что я, возможно, самый старый из ныне живущих людей, и уж точно единственный, кто застал двадцатый век. Мне рассказали о Земле. Показали фотографии. И тогда я перестал смеяться, потому что Земля стала совершенно другой планетой. Неожиданно я сделался очень одинок. Все, чему меня учили в школе, казалось средневековым. И что я сделал тогда? Я вернулся, чтобы увидеть все своими глазами. Снова поступил в университет, обнаружил, что все еще способен учиться. Но при этом я все время боялся. Я чувствовал себя лишним. А потом услышал о том единственном, что могло помочь мне закрепиться в этом времени, том единственном, что могло спасти меня от ощущения, будто я последний житель Атлантиды, шагающий по Бродвею, том единственном, благодаря чему я мог опередить странный мир, в котором очутился. Я услышал о пейанцах, в то время недавно обнаруженном виде, которому все чудеса двадцать седьмого века Земли – включая процедуры, добавившие к моему сроку жизни еще пару столетий, – показались бы делами давно минувших дней. И поэтому я прилетел в Мегапей на Мегапее на Мегапее, наполовину выжив из ума, выбрал случайную башню, кричал у калитки, пока кто-то мне не ответил, а потом сказал:
– Научите меня, пожалуйста.
Сам не зная того, я вышел к башне Марлинга – Марлинга, который был одним из двадцати шести живших тогда Имен.
Когда прозвонил приливный колокол, молодой пейанец пришел за мной и провел меня по винтовой лестнице на вершину башни. Он вошел в комнату, и я услышал, как его поприветствовал голос Марлинга.
– Дра Сэндоу пришел увидеться с вами, – ответил он.
– Тогда пригласи его войти.
Молодой пейанец вышел из комнаты и сказал:
– Он приглашает вас войти.
– Благодарю.
Я вошел.
Марлинг сидел ко мне спиной, глядя в окно, на море – я знал, что так и будет. Три широкие бледно-зеленые стены его веерообразных покоев напоминали нефрит, а кровать была длинной, низкой и узкой. Одна стена представляла собой огромную консоль, заметно запылившуюся. А на маленькой прикроватной тумбочке, которую, должно быть, не передвигали уже много веков, все еще стояла оранжевая статуэтка, изображавшая нечто вроде выпрыгивающего из воды рогатого дельфина.
– Добрый вечер, Дра, – сказал я.
– Подойди поближе, чтобы я мог на тебя взглянуть.
Я обошел кресло Марлинга и встал перед ним. Он исхудал, а кожа его потемнела.
– Ты быстро прилетел, – сказал он, изучая мое лицо.
Я кивнул.
– Вы написали «немедленно».
Он издал шипящий, стрекочущий звук – пейанский смешок – и спросил:
– Как ты обходишься с жизнью?
– С уважением, почтением и страхом.
– А как твоя работа?
– Сейчас
