из поколения в поколение. Так сказать, родовая отметина».
Она никогда не стремилась избавиться от своего лишнего пальца. В её глазах это было равносильно предательству. Она никак не могла обидеть своих предков, некоторые из которых, как ей говорили, немало перенесли бед по причине такого наследственного отличия. Однажды бабушка рассказывала, что её прабабушку, скромную домохозяйку, проживавшую где-то в черте оседлости в небольшом домике с многочисленным семейством, добрые люди собирались предать огню вместе с домом. Только своевременная помощь жандармов спасла их от неминуемой гибели. Правда, место жительства всей семьи пришлось всё-таки сменить.
Да и как можно обвинять в чём-то неграмотных людей, если даже английский король, страдая подобным предрассудком, послал на плаху тёзку Анны – несчастную шестипалую королеву Анну Болен, обвинив её, помимо всего прочего, в колдовстве. Ещё девочкой Анна прочитала об этой истории и была потрясена настолько, что долгое время старалась спрятать от посторонних своё, как ей казалось, уродство, надевая варежки. Привычка ощущать себя предметом нездорового любопытства окружающих несомненно наложила отпечаток на характер девушки. Она была немного замкнутой, скорее молчаливой, чем общительной, и не большой любительницей шумных компаний. Только становясь старше, она научилась снисходительно относиться к человеческой глупости и спокойно реагировать на излишний интерес к своей внешности.
Возраст дал ей мудрость терпеливо воспринимать человеческие слабости, но не смог окончательно расслабить внутреннюю пружину, глубоко сидевшую где-то на самом донышке её души. Та, в отличие от своей обладательницы, была постоянно напряжена в ожидании ненужного внимания и ненужных вопросов. Как ни странно, угроза жизни подействовала на этот внутренний механизм успокаивающе. Анна сама удивилась, что ни испуг Оксаны, ни её недоверчивость не вызвали в её душе никаких болезненных ощущений, а только абсолютно неуместную в столь печальном месте весёлость.
– Это только у нас, у евреев, такое отличие есть, – совершенно серьёзно добавила она. – За это нас фашисты и не любят.
– Ды ну?! – не поверила ей Оксана.
– А ты как думала? – опять, стараясь не рассмеяться, заверила её Анна. – Завидно им, понимаешь, они ж только себя сверхлюдьми считают, а тут, представляешь, у других-то ещё и лишний орган имеется! Вот и злятся.
– Да-а-а, – промычала окончательно ошеломлённая собеседница, но тут же спохватилась: – Ну, добра, дзеўка, некалі нам тут сядзець, сама разумееш, рушылі наперад, тут хутар недалёка, там адседзімся.
Раннее серое утро негостеприимно окутало туманом женщин, лишь только они переступили за дверь своего убежища. Вороньё, казалось, устало и потому затихло. Однако звенящая тишина не несла в себе никакого мира. Каждый шаг, каждый лесной шорох мог взорваться лаяньем собак, криками полицаев и автоматной очередью.
– Мама! – неожиданно проснулась Саррочка на руках у Оксаны. – Куда
