от Бога. К нему, очень хорошему по тем временам хирургу, было не так легко попасть на приём. Люди, бывало, приезжали издалека, нередко за месяц вперед записывались. И что совсем удивительно, денег он за свою работу, помимо полагающегося ему от государства жалования, не брал. Считал это даже зазорным.
«Ну, ты пойми, Сонечка, – внушал он своей младшей сестрёнке, – разве для того я столько лет учился, чтобы, вооружившись своими знаниями и опытом, словно дикарь дубинкой, начать отнимать деньги у слабых и немощных. Врач – это самая гуманная профессия. Он не должен допускать на свой халат и крохотного пятнышка зелёной гнили».
– Я, правда, до сих пор не совсем понимаю, что он имел в виду, – обезоруживающе улыбнулась при этих словах Софья Ароновна. – Но, может быть, поэтому так хорошо и запомнила его слова.
«А вот я-то как раз понимаю его очень хорошо», – мелькнуло в голове у ее вновь обретённого племянника. Он хотел, было, кое-что уточнить, но решил пока подождать с вопросами, поскольку рассказ о его семье становился всё более и более интересным.
– И что удивительно, – всплеснула руками его тётушка, – несмотря на всю интригующую внешность, а он мужчина был хоть куда, и на успешную карьеру, жениться Рафа никак не хотел. То с одной девушкой повстречается, то с другой познакомится, никто надолго в его сердце не задерживался. Мы уже всерьёз беспокоиться начали. Ну, сами знаете… – Софья Ароновна потупила глаза. – И вот тут-то ему и повстречалась Анечка, ваша матушка. Он ведь, Рафочка, может, и потому с больных деньги не брал, что чувствовал в своей работе Божий промысел. Вот Бог-то его за это и отблагодарил. Суженую послал. Хороша была Анечка в ту пору необыкновенно, – Софья Ароновна, не зная как описать словами красоту матери Михаила, закатила в восторге глаза. – Да что это я говорю! – вдруг спохватилась она. – У меня же фотография есть! Симочка, будь добра, достань альбом. Ну, ты знаешь, где.
Сима и правда знала. Тяжело поднявшись из-за стола, она подошла к большому буфету из красного дерева, совершенно не понятно как оказавшегося в этой бедной обстановке. Он, словно король в окружении нищих попрошаек, высокомерно взирал из пены кружевных салфеток на убогий стол и допотопные стулья, окружившие его в немом почтении. Семейный альбом с фотографиями хранился на почётном месте посредине средней полки радом с пожелтевшей статуэткой неизвестной балерины с отбитой рукой.
– Всё, что от матери осталось, – словно извиняясь, кивнула хозяйка в сторону буфета. – Единственная память о прошлом.
Альбом, как нельзя более кстати, соответствовал месту своего хранения. На удивление вычурная кожаная обложка со старинными вензелями таила в себе ароматы прежней, полной чувства собственного достоинства и значимости жизни. Бегло пролистав несколько первых страниц, на которых красовались портреты неизвестных доселе Михаилу бородатых мужчин, томных женщин и счастливых младенцев, тётя Соня открыла страницу, посреди которой, словно неожиданно прозвучавшая в тишине одинокая высокая нота,
