саду. Но то, что я обнаружил, просто подумав об этом, было ограничением моей способности читать мысли других людей. Я мог многое узнать об убеждениях, мотивах и намерениях своей матери, просто наблюдая за тем, как она себя ведет. Но что бы я ни делал, я не мог узнать, выглядит ли красный цвет для нее так же, как для меня.
Мы еще вернемся к этому вопросу. Как я уже сказал, это окно в некоторые из самых глубоких тайн мира. Дети постоянно туда заглядывают. Большинство взрослых забыли, что оно вообще существует.
Люди недоверчиво смотрят на меня, когда я говорю, что дети заглядывают в это окно. Конечно, ты придумал инвертированный цветовой спектр, говорят они. Но ты-то философ. Это для ребенка не норма. Я бы, может, и поверил им, если бы у меня самого не было детей. У меня два мальчика: Хэнк, с которым вы уже знакомы, и Рекс, на несколько лет старше. Когда Рексу было три года, он уже говорил вещи, которые затрагивали философские вопросы, даже если сам он этого еще не понимал.
По мере того как дети становились старше, в том, что они говорили, все чаще проявлялись философские темы. Однажды Джули спросила Хэнка (тогда восьмилетнего), что он хочет на обед, и предложила ему два варианта: кесадилью или вчерашний гамбургер. Хэнк мучился выбором – можно было подумать, что его спросили, кого из родителей спасать от верной смерти[2].
Ему потребовалось какое-то время, чтобы принять решение.
– Я буду бургер, – сказал он спустя, кажется, годы.
– Он уже на столе, – ответила Джули.
Хэнк всегда выбирает бургер, если он есть.
Хэнк был недоволен таким развитием событий. Он начал плакать.
– Что случилось, Хэнк? – спросил я. – Это же то, что ты хотел.
– Мама не дала мне решить, – сказал он.
– Конечно, дала. Ты сказал, что хочешь бургер, и получил бургер.
– Нет, – сказал Хэнк. – Она решила раньше.
– Да, но она не ошиблась.
– Все равно обидно, – настаивал Хэнк. Пока он жаловался, бургер стыл.
На следующей неделе на занятиях по философии права мы говорили о превенции – возможности наказать человека до совершения им преступления, если мы точно знаем, что он это сделает. Многие люди сомневаются в том, что предугадать преступление можно настолько хорошо, чтобы быть уверенным в этом. Я, в общем-то, не из них. Но есть и другое возражение, очень похожее на обиду Хэнка.
По мнению некоторых, невежливо обращаться с человеком так, как будто он уже что-то сделал, когда он еще не принял решение, – даже если вы точно знаете, что он предпримет. Именно действие должно иметь значение, и он вправе идти в другом направлении, пока не определится, даже если вы знаете, что он этого не сделает. (Или нет? Разве тот факт, что вы можете предугадать его поведение, означает, что у него нет свободы воли?) Я рассказал о Хэнке студентам, и мы обсудили, прав ли он, чувствуя себя оскорбленным.
На самом деле он мог бы ответить на этот вопрос мгновенно – и явно не в мою пользу. –
