блокады пробыла в Ленинграде, тоже санитаркой в больнице, а потом вывезли по Ладожскому льду. Оклемалась, и на фронт, в медсанбат, и до самой Победы.
Однажды случился у неё приступ аппендицита; было это на моем дежурстве. Когда я Наташу осматривал, увидел в нижней части живота рубец. Спросил – что за операция? Она говорит – да вот, мол, ребеночка мертвого достали, и дырку в матке зашили. Когда? В конце войны, в Германии. В подробности я не влезал. Сделали мы ей операцию. Гнойный аппендицит. Все как по маслу, поправилась. С тех пор всегда меня отличала – лишнее словечко скажет, лишний вопросик задаст, лишний раз улыбнется, и теперь уж только на «ты» – видимо, у нее это знак был особого доверия.
Запивала, к сожалению, иной раз здорово, но работу не пропускала, ни единого дня. Бывало, видно, что с жуткого похмелья. Спросишь: Ну, чего, Наталья? Худо? Головой потрясет: Не худо, а худо-нахудо, гниль, мать-перемать! Будто убила вчера кого, а кого – не помню.
Года полтора проработала она и уволилась. Исчезла неизвестно куда. Через некоторое время обнаружилась не где-нибудь – в нашем селе Пюхясало. Случаются же такие совпадения в жизни! Как говорится, нарочно не придумаешь.
Объявилась она не одна, с мужиком, Николаем Федоровичем, или, по-простому, Колей. Годами этот Коля выглядел заметно ее постарше; роста небольшого, полуседой, с рыжеватыми усами. Молодили его только голубые глаза, да быстрая походка.
На окраине поселка, на дальних от Озера полянах стоял добротный темно рыжий, финской еще постройки дом, в котором хозяйничала некая тетка Зинаида, хотя и мужчины в нем проживали, а в стороне от него, у опушки леса, сохранилась замшелая старая рига. Никакой молотьбы давно в помине не было, и в бывшей сушильне выгородили жильё, даже с крошечными сенями. Переложили печку, встроили плиту, прорубили окно, стены обклеили газетами, кое-где утеплили толстым картоном, и получилась комната. У дальней стены отделялись ширмой два деревянных топчана.
В этой постройке и разместились Наташа с Николаем. Наняла их Зинаида для работ: переделать под комнаты амбар во дворе, колодец подправить, забор починить, грядки подготовить, дрова колоть, да всякие мелочи; ну, и за домом приглядывать, потому что на зиму хозяйка со всеми приживальщиками уезжали в город. В оплату за труды зачитывалось жильё, возможность мыться в хозяйской бане, брать из погреба для еды картошку, свеклу, морковь, да раз в месяц передавали через дежурных по железнодорожной станции в Пюхяярви немножко денег.
Первый раз, когда я Наташу в поселке встретил, конечно, удивился. Поздоровались, поговорили, рассказала, что они здесь делают, со своим Колей познакомила. А потом изредка «здрасьте – до свидания».
Местные жители относились к ним равнодушно – симпатий особых не выказывали; но живут и пусть живут, хлеб жуют. По чужим домам не шастают, и слава Богу.
Прожили таким образом они в поселке два года, а потом отбыли. Окончательно покинули те края.
Но вот
