Третий прошел мимо второго и, протянув руку, что-то попросил у стеклянного куба. Тут на его ладонь высыпалась горстка белых фисташек c приоткрытыми ртами. Улица была узкая-узкая, и поэтому многие окна заслонялись от своих двойников напротив белыми ставнями. Они как будто говорили: мы не смотрим друг на друга. Но, может быть, они подглядывали из темноты комнат? Зато в одном открытом настежь окне я увидела девочку, она улыбалась. Я как будто узнала ее и хотела подойти поближе, но, пока шла, уже стемнело и окно потерялось. Тогда я взглянула перед собой: через несколько шагов улица круто уходила направо, и, конечно, мне стало любопытно, что с ней творится там, на невидимой стороне…»
Этот текст окольно перекликался с моими занятиями. Я преподавал студентам начала теории относительности, а кроме того, обдумывал статью о кривизне пространства и времени у Кафки и о связи его видений с теорией Эйнштейна.
Я не знал тогда, что они встречались в Праге в 1912 году и что Э. среди прочего (и не дошедшего до нас) рассказал К. о том, что раз в детстве заплакал, увидев марширующих солдат (только этот умильный сюжет и сохранила история). Скудость сведений об их беседе была восполнена позже, когда я вычитал в письме Кафки к Милене такой пассаж (он смотрит на марширующие под окнами французские войска, которые для него «некая манифестация сил, взывающих из глубин»):
«„И все-таки, о безгласные пешки, о марширующие и до дикости доверчивые люди, – все-таки мы вас не оставили, не оставили вас во всех ваших величайших глупостях – и особенно в них“. И вот смотришь с закрытыми глазами в эти глубины – и почти тонешь в тебе».
«В тебе» – в Милене. Неожиданный поворот с проторенного пути отчаяния в сторону рискованного спасения. Как и теория относительности. И все это – невидимое продолжение улицы.
Помнится, в колледж приехал русский писатель, сделавший небольшую карьеру на диссидентстве, и уже после его выступления, на вечеринке, один из славистов произнес по какому-то поводу имя «Кафка». Писатель небрежно отвлекся вбок: «кафка-шмафка». В этот момент согбенный почитатель поднес ему дымящуюся чашечку.
Я иду на кухню заварить кофе…
Копящиеся сны человечества когда-то начинают кипятиться и переливаться через край в поисках гениальной головы. Ведь сон испокон веков подсказывал миру его нелинейность…
В недавнем сне ко мне подошел человек, которого я раздражал, видимо, своим высокомерием (в детстве я заикался и потому неразговорчив, только и всего…), и спросил: «Ну что, ты королев?» В реальности я бы его не понял, но здесь все было ясно: ты королевист? с замашками короля? – это было краткое прилагательное и лингвистическое искривление…
Заодно я варю яйцо, потому что люблю смотреть на белое сваренное яйцо на белой тарелке…
И вспоминаю стихи Осипа Мандельштама: «О, как же я хочу, / не чуемый никем, / лететь вослед лучу, / где нет меня совсем…».
Альберт Эйнштейн с детских лет хотел отправиться в путь на луче света и записывать наблюдения.
Дом Сэды – так мне казалось – тайно коллекционировал солнечный свет, который, наверное, когда-то
