и заговаривавшего со всеми, иногда отдыхавшего на травке у плетня. Нам было интересно посмотреть на орден. Говорили: герой Гражданской войны. От папы узнал, что Пинжак расстреливал какое-то азово-черноморское правительство. Потом узнали, что начальство велело ему не бродить с орденом, и он перестал появляться.
Еще большей популярностью пользовался среди нас подросток-красноармеец Ваня, выезжавший на коне рядом со знаменосцем эскадрона. Эскадрон размещался в кирпичных домах, прежде принадлежавших станичным богатеям, вблизи станции. Ваня был занят службой и с ребятами не общался, но все его очень уважали и выездов эскадрона почти не пропускали. Мы не смогли узнать его историю, но каждый мечтал оказаться на коне в голове эскадрона.
Однажды летом Ваня утонул на купании в одном из степных прудов. Все жалели его. Мы классами ходили прощаться с ним в один из домов эскадрона. При этом трауру придавался мобилизующий характер. Мы горланили революционные романтические песни о буденовцах, о юном барабанщике, о дивизии, шедшей по долинам и по взгорьям, о том, что Красная армия всех сильней.
В Ново-Александровской, как и повсюду, младшие школьники были включены в выполнение второго пятилетнего плана развития страны. Мы распевали: «Даешь соревнование, даешь великий план! Мы выполним задание рабочих и крестьян!». Специальные уроки, посвященные Павлику Морозову, ставили преданность новым идеалам выше преданности сына родителям. Меня вместе с другими приняли в пионеры, и мы радовались красным галстукам. «Взвейтесь кострами, синие ночи!» звучало прекрасно. Но почему только «мы пионеры – дети рабочих»? В станице детей рабочих я не знал, и школа называлась школой крестьянской молодежи. Однако мне и многим пионерам-отличникам, независимо от социального происхождения, к набиравшему популярность празднику Октябрьской революции в 1934 г. в школе вручили грамоты ударников второго года второй пятилетки за активность «в борьбе за сознательную дисциплину и качество учебы». Важности этой награды как причащения к советско-коммунистическим ценностям мы еще не осознавали.
Тем временем в жизни происходили и другие существенные перемены. Уже в конце 1933 г. Чернышевы перебрались на другую квартиру. Их учреждение отвело им отдельный небольшой дом среди деревьев у какого-то заброшенного предприятия. В этом домике мне особенно нравилось множество летучих мышей на чердаке. Они висели вниз головами и спали. Брать их надо было осторожно, чтобы не укусили своими острыми зубами.
Однако через полгода Чернышевых обворовали. Мне представлялось, что самыми дорогими у них были швейная машинка Зингер со столиком и ножным приводом, да меховые шубы. Но этого воры не взяли. Тетя Поля и Павел Михайлович не говорили, что украдено, и даже в милицию не обращались. Но по их сильному расстройству и сопереживанию родителей понял, что воры забрали какие-то большие ценности, о которых милиции знать не следовало. И очень скоро Чернышевы как-то незаметно
