неумеренно, – все то, что называется прожиганием жизни, ускорит появление морщин, блеклость глаз и так далее. Я, конечно, не поддельная икона, вообще не икона. И все-таки слишком молод. Может быть, я омоложенный, но потерявший память доктор Фауст, вечный юноша Дориан Грей?
Одной рукой я потрепал свои волосы, другой распустил ремень на джинсах, стал стягивать рубашку. Не отрываясь от своего отражения в зеркале, я неторопливо освобождался от одежды. Невинный суррогат, игра, в отсутствии истинного объекта желания. Отброшена рубашка. Съехали на ковер джинсы. Чистой воды экзибиционизм. Нет, ничего подобного. Ничего общего, с какими либо сексуальными извращениями или баловством. Я должен был представить себя в определенной обстановке.
Раньше, забираясь к Наталье в комнату, я был маленьким лазутчиком – и больше ничего. Теперь мне нужно было кое-что понять. Поэтому зеркало – единственное средство, доступное человеку, чтобы увидеть себя со стороны. Сексапилен ли я? То есть, способен ли я действительно приковывать женский взгляд, как приковывает мой взгляд женщина, способен ли вызывать влечение? Не то чтобы я сомневался, но не понимал, откуда именно должны исходить импульсы. Никчемное знание. Мужчины, не имеющие об этом никакого представления, обзаводятся целыми гаремами. Почему же, спрашивается, и мне не обзавестись хотя бы одной женщиной?
В зеркале отразились гладкие плечи, плоская грудь с медными монетками сосков и без признаков растительности, вполне развитые и стройные руки и ноги. Скользнув ладонями по бедрам, я стянул трусы и оказался совершенно голый. Теперь можно было рассмотреть всего себя. Сквозь маленькую скважину пупка я был нанизан на струну времени. Пара тугих грецких орехов, сросшихся и прораставших буквально на глазах удивительным мандрагоровым корнем. Стрелка удивительных часов, указывающая на животе-циферблате вечный полдень страсти. Даже собственная нагота воспринималась экстраординарно.
В соответствии с масонскими чертежами Леонардо я стоял, подняв руки и чуть расставив ноги, все настойчивее проникая взглядом в Зазеркалье, и как будто заново обретал себя. Каким-то сложным косвенным путем собственная нагота производила возбуждающее действие. Но тут не было ничего сложного. Просто сработало элементарное воображение: не я рассматривал себя в зеркало, а как бы оглядывал себя извне ее глазами. Каким она меня видит? Нас ничего не разделяло. Она жила здесь, среди этих вещей. Просто мы не оказались друг перед другом в одно и то же время. В одной точке пространства. Следовательно, мы были практически одним целым. Иногда мне казалось, что я знаю о ней практически все. Почему же иллюзия никак не хотела соединиться с реальностью?
Сейчас я пытался понять, могла ли Наталья почувствовать хоть малую часть того, что скрыто во мне. Не хватило бы и тысячи жизней, чтобы пролететь над теми необозримыми внутренними пространствами, которые открывались, когда удавалось заглянуть
