молока, которое, кстати, сам надаивал и делал для себя творог, а ради этой самой косьбы, которую по-крестьянски любил и которая поддерживала в нем поистине молодые силы.
Во все мои приезды общение с ним становилось всё теснее и доверительнее. И не сразу, но постепенно Ефим Васильевич поведал мне свою жизненную историю, которая во многом объясняла и характер старика, и образ его жизни и некоторые особенности в поведении, которыми он, увы!, обладал: неуживчивость, вспышки гнева, подозрительность и даже сварливость, с чем я, как ни странно даже мне самому, в дальнейшем нашем многолетнем знакомстве не только свыкся, но и был готов, при необходимость, брать его такого, каков он есть, под защиту и опеку…
…Он родился здесь в своей деревне в самом начале прошлого века, здесь рос, здесь с малых лет привыкал к деревенскому труду, купался летом с такими же босоногими, как и он сам, мальчишками в омуте или запруде, где на реке крутила колёса и стучала двумя поставами водяная мельница, часто на берегу с завистью смотрел на ловко управлявшихся с мельничным хозяйством мельника и его помощников, а, подросши, искал возможности напроситься на любую работу на мельнице, внимательно прислушиваясь к наставлениям и советам людей знающих и понимающих мукомольное дело, здесь же с ним произошло всё то, что произошло и что сделало его таким, каким он сегодня и являлся.
Отец его был тоже коренной местный житель, но с семьей жил мало, хорошо зная плотницкое дело, больше занимался весьма популярным в этих краях отхожим промыслом, работая то в Москве, то в Ярославле, частенько и подолгу попивал горькую, но был при этом человеком весьма отменного здоровья и в округе был известен своими оригинальными чудачествами и всяким неуместным вздором: например, летом во время ярмарочных дней, проходящих на правом берегу реки, прямо напротив его деревни, выпив, хватал в руки по пудовой гире и, набрав в грудь воздуха, под одобрительные крики и возгласы удивления собравшейся толпы народа переходил по песчаному дну неширокую, но, отнюдь, местами не мелкую – было где и с головой – в среднем течении речку, или любил, также хорошенько выпив, с гиком и раскручиваемым кнутом над головой промчаться, стоя во весь рост в телеге, по деревне, давя зазевавшихся кур, и гнать так лошадей до ближайшего города – а это, ведь, километров тридцать – и там, добавив местной горькой, в тот же день вернуться, также стоя и с гиканьем, домой. О матери своей дед мне практически ничего не рассказывал – что-то его всегда здесь сдерживало. Единственное, что я понял, что была она тихой и забитой женщиной и рано ушла из жизни. Мальчишкой Ефим посещал школу, но не очень долго – научился читать и писать, мог сложить и вычесть – и довольно. Ему хотелось работать, стать самостоятельным и есть свой хлеб. Первая мировая его обошла стороной – он тогда ещё не дорос до призывного возраста, а вот события семнадцатого года, подросши, каким-то
