едва двигая ногами, с трудом одолел ступеньки балкона и в изнеможении опустился на подставленный мною стул. Я со страхом смотрел на его худое лицо с черными глазами и красными веками, на белую бороду и курчавые пейсы, спускавшиеся вдоль щек; смотрел и боялся, что старый Рабинович умрет сию минуту. Но старик отдышался, вытер ситцевым платком лицо и беззубый рот и, после обоюдных приветствий, начал:
– Я слыхал, что вы, господин батюшка, едете в Иерусалим?
– Да, если Господь благословит, то послезавтра собираюсь в путь, – ответил дед.
Старик закрыл глаза, покачал головой и тихо сказал:
– Я имею к вам большую просьбу. Вы сами видите, что я скоро умру. – Он вздохнул. – Каждый еврей хочет одного: если не пришлось жить на земле отцов, то хотя бы в нее лечь… Привезите мне горсть земли из Иерусалима, одну горсть! – Старик поднял дрожащие руки, и, сжав, протянул деду. – Когда я умру, ею посыплют дно моей могилы, и я лягу как бы в родную землю… Исполните просьбу старого еврея, и Господь наградит вас.
– Привезу, – пообещал дедушка.
Рабинович повернулся к сыну и что-то сказал ему по-еврейски. Тот быстро вынул из кармана сафьяновый мешочек и протянул отцу. Старик подал его деду:
– Это для родной земли.
Дедушка отсутствовал ровно год. Я очень боялся, что старый Рабинович умрет за это время, но старик дождался дедушкиного возвращения.
На третий день по его приезде он пришел к нам, поддерживаемый сыновьями. Дедушка тепло поздоровался и на тревожный вопрос старика, привез ли он землю, подал сафьяновый мешочек, наполненный иерусалимской землей.
Старик протянул было к нему руки, но быстро отдернул и покачал головой.
– Не могу так, – прерывающимся голосом сказал он. – Это святая земля отцов! Положите ее мне на голову, а прямо в руки – не смею!
Сыновья подхватили отца под локти, а он нагнул голову. Дедушка взволнованно и торжественно положил на нее мешочек, старик плакал, и слезы, как дождинки, падали на пол. Капнули слезы и из глаз моего деда.
С того времени прошло много лет, теперь я сам стал дедушкой, но не в этом дело, а в другом…
У меня есть сестра. В двадцатом году она вместе с семьей эмигрировала за границу и поселилась в Париже. Последние годы она каждое лето приезжает к нам в Ленинград по экскурсионной путевке и проводит с нами несколько дней.
Накануне ее отъезда мы идем с ней в булочную, выбираем самый круглый, самый аппетитный черный хлеб, и она увозит его в Париж. Там она передает хлеб старому и уважаемому человеку из числа близких ей русских эмигрантов. Он благоговейно принимает у нее хлеб с родной земли, режет на маленькие кусочки и, как просфору, раздает родным и знакомым. Приняв кусочек, люди целуют его, многие плачут… Это хлеб с земли отцов.
Просфора
Жили мы очень небогато. Хлеб, и тот мачеха отрезала всегда сама и давала из своих рук к завтраку, обеду и ужину, и только черный, а белый лишь в праздники видали. Сахар получали по счету. Строго нас держали,
