храме – ни души, только монашки на солее убираются, и никому из них меня не видно. Так вот, я к нему подошла, взобралась по ступенечкам, стала и молюсь:
– Царица Небесная, сделай так, чтобы не хотелось мне есть, ведь еще долго ожидать, пока вечер наступит и я домой вернусь.
Помолилась (мне ведь тогда только двенадцать лет было), схожу по ступенечкам вниз и вижу, что рядом с образом стоит монахиня в мантии, высокая, красивая. Посмотрела она на меня и протянула мне просфору небольшую: – На, девочка, скушай.
И тихо мимо меня прошла, только мантией зашуршала, и вошла прямо в алтарь. А я стою с просфорой в руках и от радости себя не помню И надо еще сказать, что таких просфор я не только никогда в руках не держала, но и не видывала Какую я могла редко-редко купить? За две копейки маленькую, их пекли целой полосой и потом ножом отрезали.
Ну, пошла я, набрала в кружку святой воды и здесь же в церкви в уголочек забралась, да всю просфору с водицей-то и уписала.
И думаю я, что дала мне ее сама преподобная Евфросиния.
Начало
Снег, снег, снег… Он слепит глаза, а я во всю мочь бегу по улице поселка.
Мне шестнадцать лет, я – секретарь школьной комсомольской ячейки. Сегодня наш кружок самодеятельности ставит спектакль в заводском клубе, и я играю главную роль. Выучила ее назубок, а вот костюм не готов, из-за него и торопиться приходится.
Дома никого нет, отец в командировке, мама, верно, ушла к бабушке.
Открываю сундук и вытаскиваю необъятной ширины театральную юбку. К ней надо пришить оборку и позумент. Эх! Хотя бы Катя пришла помочь! Из всех подруг Катя – самая любимая. Она – дочь священника. А вот я в Бога никогда не верила, да и как можно верить, если религия – дурман? Катя тоже участвует в самодеятельности, только ей не везет: она хочет играть главные роли, а достаются ей самые незначительные. Но она вышла из положения: выучивает то, что нравится, и разыгрывает для себя. Над ней посмеиваются, а Кате хоть бы что!
Ну, надо быстрей шить, а то за мной скоро девочки с ребятами зайдут, чтобы вместе идти в клуб.
Что это у меня голова начала болеть так сильно и в жар бросает!.. Какая бесконечная оборка, а голова до того болит, что пальцы не слушаются. Нет, не могу больше шить, лягу, а то мне все хуже и хуже…
За дверью слышны голоса, топот ног, и в комнату вваливается шумная ватага участников спектакля. Увидев меня лежащей, они бестолково суетятся возле моей кровати. Но вот кто-то ставит мне градусник, кто-то стаскивает с моих ног валенки, которые я не могла снять, и покрывает меня одеялом.
– Василь, – слышу голос Кима, – беги за врачом Майя, разыщи Люсину маму. Катя, вытащи градусник. Сколько? Сорок один! Ой-ой-ой!
Пришла мама. Мне так плохо, что я ничего не могу ей сказать.
Ким сует мне в рот таблетку:
– Проглоти, сестра из поликлиники прислала, а врач уже ушел, сегодня ведь суббота.
Я с отвращением выплевываю горькое лекарство и плачу от боли, от тяжести
