киношник, нужно «заочно» принять его в члены нашего клуба! Написать ему, съездить к нему в колонию, как-то поддержать. И лично мне было поручено написать ему письмо. Я разыскала на просторах интернета его сестру, написала ей о клубе, о предложении стать его членом. И сестра Сенцова ответила мне: «Напишите Олегу письмо сами, это его обрадует…»
Ну так вот. Я ведь так и не написала Сенцову этого письма! Как только я начинала думать о том, что мне нужно будет послать куда-то в эту страшную систему письмо, «засветить» там свои личные данные – у меня внутри все замирало от какого-то первобытного ужаса. Ничем не объяснимого. И я ничего не могла поделать. Все тянула и тянула с этим делом.
Конечно, если бы на следующем собрании нашего клуба я получила бы нагоняй за прокрастинацию – наверное, я подсознательно ждала этого «волшебного пенделя» – я бы собралась с духом. И написала бы Сенцову. Но тут меня арестовали, и я оказалась по другую сторону барьера…
…Из СИЗО я стойко писала всем, кто мог бы порадоваться моим письмам, даже не надеясь получать ответы. Я посылала письма, рисунки – с единственной мыслью – напомнить людям, что я еще существую на этом свете. Что я еще жива: «Люди, ау! Не забывайте меня!» Я написала электронные письма нескольким своим очень старым знакомым – тем, чьи мейлы помнила наизусть. Кто-то откликнулся, предложил помощь, и меня это здорово подбодрило.
Я безоговорочно радовалась каждой полученной весточке – ото всех, кто мне писал. Особенно трогало, когда получала письма от людей, с которыми даже не была знакома. Каждое письмо – бумажное ли, электронное ли – было на вес золота, и я бережно хранила их – все до единого!
И в минуты тюремного отчаяния, в минуты, когда было так тяжело физически, что хотелось кричать и плакать от усталости, невыносимого напряжения, недосыпа, я напоминала себе, что есть люди, пусть их и немного, которые меня ждут, которые меня поддерживают, которые верят в меня и которые мне пишут! И я продолжала держаться, в том числе ради них…
Я – изгой
Так сложилось, что для меня эти письма и люди, которые их писали, были на протяжении всего времени более реальными и настоящими, чем те, кто меня окружал. Во-первых, потому что письма были незримым мостом, связывающим меня со свободой, с тем миром, куда я была устремлена всеми фибрами своей души.
Но вторая, более существенная причина моей отчужденности от тюремных людей заключалась в том, что мои первые соседи вели себя так, что у меня навсегда отпало малейшее желание заводить здесь какие-либо отношения.
Конечно же, в первые дни, в состоянии дичайшего стресса, мне хотелось броситься прямо в объятья этих новых знакомых. В поисках утешения и дружбы. Мне так хотелось выплакаться, подбодриться, найти опору в этих людях. Находящихся в том же положении и способных понять мои страдания. И если бы они меня не оттолкнули тогда, если бы встретили мои первые душевные порывы с теплом и сердечностью,
