шествиями по улицам Аугсбурга и ревом песни «Дозор на Рейне». Пауль был в толпе среди них и в этом всеобщем опьяняющем восторге сожалел, что не идет вместе со всеми.
– Поль!
– Китти, прошу тебя! – воскликнула Алисия. – Мы же хотели взять себя в руки и…
Но уже было слишком поздно: чувства Китти были куда сильнее всех обещаний и намерений. Стоило только Паулю показаться в зимнем саду, как она с рыданиями бросилась ему на грудь.
– Я не отдам тебя! Я буду крепко держать тебя! Им придется разорвать меня на две половинки, чтобы заполучить тебя…
– Только не плачь, Китти, – шептал он ей на ухо. – Подумай о ребенке, что у тебя под сердцем. Я вернусь, сестричка.
Ему пришлось дать ей свой носовой платок и терпеливо переждать, пока она высморкается и вытрет слезы. Потом он подвел ее к плетеным стульям, и она в изнеможении опустилась на один из них. Вошла Мари в белом просторном платье из хлопчатобумажного кружева и с шерстяным платком на плечах, выражение ее лица было сдержанным.
– С малышами все в порядке? – захотелось узнать Паулю.
– Да, юные матери поначалу всегда слишком беспокойны, – ответила вместо Мари Алисия. – Все в лучшем виде, Пауль.
Часы тянулись жутко медленно. Ели пирожные, пили кофе, выслушивали долгие речи Элизабет о скорой победе любимого отечества, терпели вид словно смертельно раненной Китти, улыбку Мари, в которой было много заботы и печали, речи отца о том, что из колоний скоро снова будут закупать хлопок, бледное лицо мамы, ее образцовую выдержку, ее стремление не огорчать его. Около пяти пришел старый Сибелиус Грундиг, у которого было свое фотоателье на Максимилианштрассе. Алисия вызвала его, чтобы сделать на память семейную фотографию. Он рассадил их по своему желанию – Пауля усадил между матерью и Мари, Китти прильнула к отцу с одной стороны, а Элизабет села с другой, выражение ее лица словно говорило всем: ну да, я же пятая спица в колеснице.
Ближе к вечеру с коротким визитом пожаловала фрау Шмальцлер, она пожала Паулю руку и благословила его. В свое время она приехала из Померании вместе с юной Алисией фон Мейдорн в качестве ее камеристки и дослужилась до домоправительницы. Трое детей выросли на ее глазах, а Пауль всегда был ее любимчиком.
После ужина – ну сколько можно есть, собрались закормить его, что ли, – Пауль наконец попросил разрешения провести оставшиеся часы с женой и младенцами. Никто не возражал, сестры поцеловали его на прощание, а Китти взяла с него слово, что он будет писать ей по крайней мере три раза в неделю.
Было уже начало девятого, когда он наконец вошел в спальню к Мари. Она уже была в постели. Сидя прямо среди высоких подушек, она серьезно посмотрела на него.
– Иди ко мне, любимый.
Он разулся, снял домашнюю куртку и нырнул к ней под одеяло, обвил руками, вдохнув родной запах. Ее волосы, ночная рубашка, пахнущая лавандой, ее мягкая кожа, маленькая ямочка
