при штабе Заамурского округа пограничной стражи. А познакомились… – усмехнулся Василий и коротко рассказал про поход от Хурхуры до Сунгари, про Фёдора и его сына. Казаки для него были сплошь герои. – А при осаде Сунгари Ивана тяжело ранили… очень тяжело, еле выжил, – закончил он. – Девчонка выходила, которую он от «боксёров» спас.
– Девчонка? – не сдержав прозвеневшую в голосе ревность, переспросила Цзинь.
– Ей всего пятнадцать было. Ихэтуани снасильничать хотели, Иван с товарищами спас.
– Теперь ей восемнадцать, – задумчиво сказала Цзинь. – Невеста!
– Да нет, жена, – возразил Василий. – И – мать. Сынок у них, Кузя маленький.
– Сыно-ок! – произнесла она, словно охнула, простое слово с такой тоской, что Василий снова остановился, взял её за плечи и попытался заглянуть в глаза.
Она отвернулась, но слеза блеснула в свете месяца.
– Та-ак, – сказал он, и по интонации было ясно, что всё понял. – Говорите, семьями дружили? Бывает… А давайте, мы с вами, то есть вы с сыном и я, будем дружить? Согласны?
Она кивнула почти машинально. Ей действительно захотелось быть ближе с этим сильным и, конечно же, добрым человеком. Но сразу подумалось: а как же Иван?.. Да, он казался и, пожалуй, был бесконечно родным, однако за годы разлуки, наполненные странствиями по Маньчжурии, он из реального человека постепенно и как-то незаметно превратился в бесплотный образ, временами тающий и снова проявляющийся, с каждым разом становясь слабее и слабее. Правда иногда, словно молния среди нависших туч, высверкивало воспоминание о тайных встречах с Иваном, и в эти мгновения желание любви пронизывало всё тело.
Она вдруг остро ощутила своё одиночество и кивнула ещё раз.
– Вот и славно! – Похоже, что Василий искренне обрадовался. – А для начала я попрошу Семёна отпустить вас на недельку, и вы приедете с сыном ко мне в Харбин. Даже можем вместе поехать. Я вам город покажу. Он стал большим, нарядным, торговым…
– Я согласна, – твёрдо сказала Цзинь. – Только не говорите про меня Саяпину.
– А я и не думал говорить, – слегка удивившись, ответил Василий.
Сведения Цзинь о Сяосуне немного устарели: брат был уже не цзыцзяньу в банде Бэй Вэйшенга, а бань даньцзя ды, заместитель главаря. Свой пост он заслужил главным образом беспощадностью к иностранцам, особенно к русским, но, надо отдать справедливость, только к мужчинам: стариков, женщин и детей сам не трогал и подчинённым запрещал чинить насилие. Не испытывал жалости к богатеям и китайским чиновникам, однако не трогал японцев, так как считал их естественными врагами русских. Он и предположить не мог, что по прошествии нескольких лет это сослужит ему неоценимую службу.
Место «мастера письма» в банде было уважаемым, поскольку грамотных среди хунхузов раз-два и обчёлся, а писать и считать приходилось достаточно много, особенно после подавления «боксёрского» восстания. Многие банды значительно выросли за счёт приёма «боксёров»,
