обеспечивают снабжение.
29 января Забайкальская казачья бригада смяла пограничные кордоны на реке Ялу и вошла на территорию Кореи. Впереди был глубокий разведывательный рейд: более ста километров почти без стычек с корейцами вплоть до города Пхеньяна, в окрестностях которого завязался бой с японцами, разгром их авангарда, взятие трофеев и языков и почти непрерывные арьергардные бои при возвращении в Маньчжурию.
Марьяна была зачислена вольноопределяющейся в походный лазарет. Весь поход она провела в седле: белая борчатка[4] перехвачена портупеей, с левой стороны – шашка, с правой – сумка сестры милосердия с красным крестом, за спиной – кавалерийский карабин. Волчья шапка с хвостом – подарок отца на пятнадцатилетие – надёжно скрывала смоляные кудри, так что со стороны Марьяна выглядела совсем юнцом.
Выглядела – да, но на деле показала себя не лазаретной скромницей, а боевым товарищем, и шашку с карабином носила не для бравады или красоты. Тринадцать раненых казаков вынесла на себе из боёв, почти каждый раз отстреливаясь от наседавших японцев, причём била из винтовки без промаха, наповал, что всегда останавливало противника. Без неё не обходилась ни одна атака лавой, а сколько при этом она зарубила убегавших солдат, не считала. Она вообще не считала убитых ею, вот спасённых – да, помнила каждого и молилась за их выздоровление. Казаки о ней говорили с восторгом, пожалуй, не меньшим, чем о своём прославленном генерале.
Каждый раз после атаки Марьяна получала выговор от командира: не дело сестры милосердия соваться в самое пекло и размахивать шашкой. Каждый раз обещала беречься и не сдерживала обещание.
– Марьяна Григорьевна, – бушевал генерал в присутствии офицеров, – вы у меня дождётесь, что отчислю и отправлю домой печь пироги и капусту заквашивать.
Она стояла, покаянно понурив голову, чтобы никто не заметил озорного блеска глаз, перебирала в руках волчью шапку и думала, как потом, один на один, Павел Иванович будет извиняться за свою резкость. Она ведь знала, что за этими выговорами скрывается обыкновенная боязнь потерять её, и была ему благодарна за эту боязнь, на ближайшем же отдыхе выражая свою благодарность со всей страстью, на какую была способна. А способностей у неё было столько, что Павел Иванович, познавая их, каждый раз возносил Господу две молитвы: одну – за то, что удостоился подобной страсти, другую – за то, что остался при этом жив-здоров. Но была и третья: за то, что Марьяна вообще появилась в его жизни. С того первого поцелуя, нет, даже раньше – с той минуты, как она потребовала оружие и взяла в руки винтовку, у генерала Мищенко не случилось ни одного военного проигрыша. «Моя берегиня», так мысленно называл он Марьяну.
После разведывательного рейда командование убедилось в его эффективности, и кто-то вспомнил, какой успех был у летучего отряда генерала Ренненкампфа в Китайском походе 1900 года.
– Помню, помню, – оживился главнокомандующий Маньчжурской армией Куропаткин. – Дело хорошее, стоящее дело!
