вернулась к столу и продолжила творить чары.Принесла Злата маленький горшочек мёду, рядом с миской поставила. Достала пучки сухих трав, благоухающих остро и пряно. Стала брать колдунья травы и поджигать от свечки. Сразу же по горнице поплыл пахучий дым, застилая глаза, вызывая слёзы у Милуши.
А ведьма знай колдует, чадящими пучками над горшочком водит, что-то под нос себе шепчет, а сгоревшую траву в миску бросает и песком засыпает.
Началось тут в избушке страшное. Тени чёрные заметались по углам, принялись тянуть к Милуше призрачные отростки, похожие на когтистые лапы. Рокот, треск, шуршание, как будто от десятка маленьких ножек по земляному полу, послышались со всех сторон, надвигаясь, вызывая ужас.
В избе стало ещё темнее, как будто ночь наступила за окном. Лишь тусклый огонёк свечи едва разгонял густеющий мрак.
Заколотилось от ужаса сердце Милуши, застучала так сильно, что больно в груди сделалось. По спине побежали ледяные мурашки, заставляя трястись и ёжиться, а ладошки девушки моментально покрылись ледяным потом.
Ведьму же всё происходящее вокруг, казалось, совсем не пугает. Лицо её сделалось почти безумным: глаза навыкате, рот перекошен, высокий лоб перерезали морщины.
Рыжая коса колдуньи, ещё недавно аккуратно заплетённая, вдруг сама собой расплетаться начала. Пышные кудри разметались по плечам, по спине, повисли прядями вдоль лица. Да ненадолго. К ужасу Милуши, рыжие космы Златы вдруг взметнулись в воздух, как будто их поднял ветер, вот только никакого ветра в избе и близко не было.
Под столом, на котором проводила обряд колдунья, послышались какие-то звуки. Как будто под ним сидел кто-то и стучал снизу по деревянной столешнице.
Задрожала Милуша пуще прежнего, лицо руками закрыла, ноги под лавку поджала, не чает, когда всё закончится. Пугает её нечисть, сидящая под столом, заставляя трепетать, а горло сжиматься в болезненном спазме, не давая вымолвить ни единого звука. Хочется девушке взглянуть, кто там притаился, да от ужаса тело не слушается, не шевелится.
Горький, остро пахнущий дым наполнил горницу, заволок так, что дышать стало нечем. Он разъедал глаза, пропитывал резким запахом одежду, въедался в волосы.
Милуша сидит, чуть жива, перед глазами всё плывёт, дыхание перехватывает, внутренности сжимаются в болезненном спазме, ещё немного, и чувств лишится. А ведьме хоть бы что! Стоит прямо, машет горячими травами, да шепчет что-то себе под нос. Видать, привычна к колдовству.
– А на море, на Океане есть бел, горюч камень Алатырь. Под тем камнем сокрыта сила могуча, и силы той нету конца. Выпускаю я силу могучу на добра-молодца Пересвета. Сажаю я силу могучу во все суставы, полусуставы, во все кости и полукости, во все жилы и полужилы, в очи ясны, в щёки румяны, в белу грудь, в ретиво сердце, в утробу, в руки и ноги. Будь ты, сила могуча, в Пересвете неисходно. Жги ты, сила могуча, его кровь горючую, его сердце кипучее на любовь… – то громче, то тише бормочет ведьма.
А Милуша уже ничего не видит и не чувствует. Едкий дым,
