чтобы не напугать телезрителей, а затем, наклонив голову, принялась расчесывать волосы. Наконец, резким движение отбросив волосы назад, он взглянула на себя в зеркало и с удовлетворением отметила, что вид у нее что надо – слегка шальной и бравый. Кроме того, ее кожа излучала то особое счастливое сияние, которого не наблюдала уже бог знает сколько времени и к которому, кстати сказать, так чувствителен телеобъектив. Последнее, что она сделала, это извлекла из сумочки очки в модной оправе и бережно водрузила их на нос. Теперь она была в полной боевой готовности.
– Тебе приходится носить очки? – поинтересовался наблюдательный полковник.
– В них простые стекла, – объяснила Маша. – Мне посоветовали появляться в них на телеэкране. Якобы это работает на мой имидж. Я в очках выгляжу не то интеллектуалкой, не то дурочкой. Харизма, словом. Это цепляет… Может, они и правы.
– Так значит… – укоризненно покачал головой полковник, и она вспомнила, что именно близорукостью оправдывала перед ним свою невнимательность.
Он встал и порывисто обнял Машу.
– И зачем ты только притворялась? Мы могли бы уже столько времени быть вместе!
Маша обернулась, чтобы взглянуть ему прямо в глаза.
– Зачем?.. Зачем?.. – восклицала она, колотя своими кулачками в его железную грудь. – Да затем что все это время я еще могла быть свободной от гадкой и мучительной роли любовницы женатого мужчины! Вот зачем! – выпалила она.
– Даже не дав мне возможности… – вздохнул он.
– Ну ничего, ничего, – тихо проговорила Маша. – Теперьто у тебя есть все возможности. Есть свобода действий. А вот у меня…
– Что? – снова вздохнул Волк, словно досадуя на собственную непонятливость.
Когда Маша начала свой сегодняшний репортаж, находясь над той самой лощиной, где Рому Иванова разорвало пополам, она заметила неподалеку от телекамеры Волка. Упершись в бока крепко сжатыми кулаками, полковник внимательно следил за каждым ее движением. Между тем она уже решила про себя, что ни за что не будет произносить тех напыщенных гневнопламенных слов, которые были заготовлены для нее начальством в качестве заупокойного комментария по поводу гибели звукооператора. В соответствии со сценарием ей полагалось скорчить на лице выражение оскорбленной журналистской невинности, которое, по мнению начальства, должно было способствовать возбуждению бури в кругах отечественной и зарубежной общественности. Между собой они называли подобные репортажи «ТАСС уполномочен заявить». Эдакая сухая и голая информация, горькая правдаматушка, скупые факты и цифры, за которыми телезритель должен был угадать большую человеческую трагедию. А главное, побольше металла в голосе и каменное лицо… Итак: нашего Рому разорвало гранатой. Вот они – бурые пятна на пыльных лопухах…
Вместо металла и камня, как, впрочем, и голой информации, объектив телекамеры уперся в распухшее от слез лицо Маши, которая вдохнула
