это то, что необходимо для душевного и умственного здоровья. Это ее единственная надежда на спасение… Она была готова устроиться куданибудь обыкновенной секретаршей… Но Эдик упорно твердил одно:
– Я категорически против, чтобы моя жена работала. Да еще какойнибудь подстилкойсекретаршей. В нашей семье это не принято. Не принято – и весь разговор.
– Но если только для начала… Только пока не найду чтото более достойное…
Он пристально посмотрел на Машу, а потом поганенько хохотнул:
– Если уж тебе так нетерпится, можешь обслужить меня прямо сейчас, а потом свари кофе. Считай, с этого момента я принял тебя в свою фирму, и ты можешь приступать к своим обязанностям.
Мама была весьма смущена надрывными жалобами дочки. Это ведь она в свое время внушала ей, что та должна как можно скорее выскочить замуж, поскольку, при ее очевидной склонности к полноте, с возрастом это будет довольно трудно сделать. Не обзаведется мужем молоденькой, так потом ее всенепременно разнесет, а значит, весь век куковать одной. Маша послушалась, выскочила замуж, – и что же?.. Не прошло и года, а она уже не узнает себя в зеркале.
– Доченька… – начала мама. Таким тоном разговаривают с душевнобольными. – Не подумай, пожалуйста, что мне безразличны твои проблемы, но, мне кажется, нам нужно все тщательно взвесить и не спеша решить, как поступить… Только не сейчас, когда ты так взволнована. Немножко попозже…
Но разве Маша уже давнымдавно все не взвесила? Взвесила. Взвешивала. В том числе, и себя… Разве она не исследовала себя в зеркале, наблюдая, как заплывают жирком ее когдато прекрасные голубые глаза, как нос проваливается, исчезая между раздобревшими щеками, как свинячьи складки формируются вокруг подбородка? Разве она ослепла, чтобы не заметить, что груди превращаются в бурдюки с жиром, а талия давно слилась с тяжелыми бедрами Гаргантюа? Она уже и не помнила, что когдато ее щиколотки были изящными и тонкими, словно у антилопы, а теперь не пролезают в стандартную обувь, и приходиться покупать белье, которое годится разве что для слонов… Даже самые плюгавые и никудышные мужики не засматриваются на нее на улице, а это – последний признак того, что она безнадежно деградировала… Словом, все, что ей оставалось, – или наглотаться какойнибудь убойной дряни, или, целыми днями сидя перед телевизором, превращаться в один огромный кусок сала.
Впрочем, что касается бесконечного сидения перед телевизором, то нечто ценное в этом было. Зерно надежды, которое заронила в ее душу Рита Макарова, проросло, и желание сделаться тележурналисткой жгло ее, словно мучительный внутренний огонь. Теперьто Маша доподлинно знала, чему именно она хотела бы посвятить свою жизнь… Оставалось лишь превозмочь собственную натуру и, оторвавшись от телевизора и жратвы, заняться любимым делом.
– Мария, доченька, – говорила мама, механически прихорашиваясь перед зеркалом, – прежде всего, ты должна
