вы мне же в лицо мое говорить, что я, видите ли, ничего не делаю-то! Я выполняю свою работу честно, покуда силы у меня имеются, – Тоскливо и будто даже обиженно проворчала горничная.
– Ой, давай еще ты тут сейчас прибедняйся мне, какая ты несчастная и ущербная на этом свете, тьфу! – почти прокричал дядюшка и, раздраженно поставив грязную после еды посуду, хотя, казалось, она и до еды была не кристально чистой, чуть ли не под нос Аннушке, тут же вышел из кухни со словами: «Пошло оно все!»
– Такой мерзкий и злобный человек дядюшка ваш! – таким же голосом, что и ранее, обратилась она уже к Николаю, который тоже съел свою еду. – Мерзким и злобным был даже когда только взял меня на квартиру в горничные к себе, так мерзким и злобным и помрет, поди. Вот несчастный-то человек!
– А можно ли мне испить еще что-нибудь, пожалуйста? – спросил Николай, решив не комментировать ситуацию. Аннушку это, по всей видимости, разочаровало, поскольку видно было в глазах ее, что ждала она от Николая хоть какого-то словечка поддержки или согласия с нею.
– Сейчас вот кофе доварю, и мы выпьем с тобою, – ответила она, решив не лезть к нему со своей болью.
Кофе сварился достаточно быстро, и Николай не откладывая выпил всю чашку, считая себя теперь самым счастливым в той мере, в которой мог бы позволить себя считать таковым выспавшийся и сытый человек. За кофе они с горничной ни о чем дельном не беседовали.
Картошка вскоре тоже была сварена, и Аннушка накрыла ее плотным льняным полотенцем и поставила в прохладное место, чтобы еда не попортилась до завтрашнего дня. Горничная уже намеревалась отправляться к себе почивать.
– А теперь мне бы, дорогая Аннушка, одежонку мою почистить и переодеться во что-то, – вопрошающе посмотрел на горничную Шелков. Она же, даже не скрывая недовольства в лице своем по поводу возни с его одеждой, велела идти с ней в ее комнату, или, как она ее нарекала, «каморку». И ее комната не уступала в степени чистоты и порядка. Хотя вряд ли уж весь беспорядок в «каморке» ее был из-за Владимира Потаповича.
– Одежду свою сюды кидай. – Аннушка указала на угол за дверью, где уже лежало несколько рубах. – И вот это наденешь тепереча. – Практически швырнула ему она какие-то брюки и рубаху темного цвета, коих даже крестьянину, должно быть, нацепить на себя было бы стыдно.
– Казалось мне, что найдется у вас что-нибудь поприличнее, – позволил себе сказать Николай.
– А мы вам тут не купцы и не бояре, чтобы вас в золото одевать, у нас на башмаки-то денег нет! – недовольным и сухим голосом ответила Аннушка. По всей видимости, она не любила, когда нарушали ее планов, а Николай своим требованием о смене одежды попридержал ее скорейшие намерения отойти ко сну.
– А я не прошу в золото меня одевать, просто в подобном даже и на улицу выходить – себя ненавидеть и срамить.
– Не нравится то, что я тебе дала – ходи в своем вонючем отрепье! – Аннушка уже совсем
