боятся?
– Выходит, что нет.
– Вот именно! Они вообще, скорее всего, не верят в его существование, потому что их так воспитали. Внешне, они такие как все, посещают церковь, крестятся, а в душе безбожники. Для них Законы Божьи не важны. Для них кто сильнее тот и прав.
– Но ведь есть ещё справедливость.
– Справедливость, мой друг, это такое же понятие, как и совесть. Человечество веками вырабатывало критерии с помощью которых можно было жить сообща – то есть, как-то сосуществовать вместе, не истребляя друг друга. Справедливо то, что соответствует этим критериям. У разных народов они, эти критерии, разные. У кого-то всё ещё справедливо «око за око» и они истребляют друг друга. А кто-то полагается на Божий суд.
– Ты хочешь сказать, что это люди придумали Бога?
– Я так не говорю. Как бы то ни было, люди, с Божьей помощью или сами, стали жить по определённым правилам, называемыми моралью. Эти правила они с детских лет прививают своим детям. Не все одинаково.
– Это заметно, – улыбнулся Трубочист.
– Так вот, стремление соблюдать то, что человек усвоил из этого воспитания, да ещё всё то, что он впитал, идя по жизни потом, я и называю совестью.
– По-твоему совесть, это набор правил?
– Нет, мой друг, совесть – это стремление соблюдать правила, это чувство, а не вещь. Она, совесть, в твоей душе. Собственная совесть и есть наш судья, она определяет грань между хорошим и плохим. А поскольку совесть у всех разная, и зависит от среды, в которой воспитан человек, то и грань между хорошим и плохим у всех разная. Ты со мной согласен? – спросил Философ.
– Это понятно, с этим трудно не согласиться, – вздохнул Трубочист.
– Вот так и со счастьем, – продолжил Философ, – у всех оно разное. Но если отбросить всё материальное, ну, скажем, для бедняка это может быть новая рубаха, для героя победа в схватке с врагом, для богача найденный клад, то счастье – это такое состояние души, когда человеку особенно хорошо.
– Я, когда досыта поем сразу чувствую, что мне хорошо, – сказал Трубочист.
– Значит ты просто обжора, – рассмеялся Философ, – давай я тебе ещё вина налью.
– Налей, – Трубочист протянул свой бокал, – а разве ты не любишь вкусно поесть?
– Люблю, но я пытаюсь тебе объяснить, что счастье – это особенно сильное ощущение. Вот ты покопайся в себе, припомни, когда тебе было особенно хорошо, и что при этом происходило?
Они замолчали, с наслаждением попивая вино. «Девочка, да, та самая девочка, похожая на тростинку, которая грустно пела простую песенку в нише под аркой, – вдруг вспомнил Трубочист, – похоже ей тогда было намного хуже, чем мне. У меня в кулаке был медный грош, на который можно было поесть в трактире. А у девочки только безысходная печаль в глазах. Наверное, из жалости и сочувствия отдал я девочке свою монетку. Но как приятно кольнуло сердце, когда искорки неподдельной, искренней радости сверкнули
