многие всё же относились с заботой. Самой доброй и отзывчивой я считал ту самую Марию Гомес, которую все вокруг называли Щепкой. Однажды я, таская для неё коробки с лимонами, так и спросил:
– Почему Вас Щепкой зовут?
Она по-доброму рассмеялась мне в ответ.
– Муж мой торговал, было дело.
– Чем, щепками? – я снова вызвал у неё смех.
– Да нет же, мастерил из дерева всякое, столярничал, пока мог. Сейчас-то времена не те, деньги и не вижу вовсе.
– А где он сейчас?
– Ясно где, в руках у Господа.
Я тогда понимающе ей кивнул и больше ни о чём не расспрашивал. Моя семья тоже была «в руках у Господа». Никак иначе я об этом не думал.
Частенько мне приходилось работать и у низкорослого бородача, продающего обувку. Имя ему было Годо́й, однако звали его все просто Жуком. Как и большинству женщин на рынке, он мне совсем не нравился. Вечно норовил завалить изнуряющей работой, а взамен практически ничего не давал. Даже будто бы удивлялся, когда видел мой взгляд, требующий вознаграждения. Спорить с испанскими торговцами – дело гиблое, и я часто проигрывал в схватке с ним, хоть хитрые торговки и подбивали меня быть настойчивее и наглее. Жука я старался избегать.
А вот от Лысого, которого, кстати, называл так весь рынок, я бегать перестал. Иногда проходил мимо его прилавка, осторожно оглядываясь, а он либо вовсе не узнавал, либо взмахивал руками и кидал мне вслед несколько бранных слов. Я же мечтал что-нибудь у него украсть, чтобы попросту подразнить, показать, каким смелым я стал, и что он мне больше не страшен. Это станет моим последним подвигом здесь, прежде чем я выберусь и буду жить в городе.
Урсулу я не видел с нашей первой встречи, чего не скажешь о злосчастной шайке Ману. Сам Ману, Рике, тот с хитрыми глазами, и ещё несколько ребят, имена которых я не знал, попадались мне в самые неожиданные моменты. Парами, поодиночке, всей толпой. Почти всегда я заранее знал о их приближении благодаря нюху, но иногда их чумазые лица, сморщенные в диких гримасах, заставали меня врасплох. К счастью, бегал я уже намного лучше, хоть это и не всегда меня спасало. В худшие дни меня догоняли и давали пинков, кидались камнями и палками, дразнили, казалось, всеми злыми словами, которые только могли вспомнить. Дать отпор этим дикарям я по-прежнему был не в силах, зато стал куда шустрее и уворачивался уже мастерски. Мне сильно везло, что мальчишки до сих пор не додумались разыскать меня в переулке, где скрывался мой шалаш.
Времени прошло много. Так я судил по количеству вещей, которые мне удалось получить, и по ногтям на руках. Я привык к тому, что каждый день был для меня испытанием. Встречая рассвет, я каждое утро давал солнцу обещание, что мы ещё встретимся с ним на закате. И каждый вечер выполнял его. Я не считал дни, которые провёл в этом богом забытом месте, пока однажды не произошло кое-что особенное.
В тот ясный день я мало работал,
