лавки, стол, недалеко деревянная кровать наших родителей, под одеялом из ситцевых кусочков. Мы спали на печи, а летом на земляном полу, застланном чеканками и дерюжкой, свою же одёжку клали под голову.
Мы, детвора от трёх до шести лет, сидим с бабушкой Катей на большой русской печке.
– Бабушка! Бабуся! Расскажи нам как мы сюда приехали, и где мы жили раньше, – просим мы хором.
– Эх, дитки, мои дитки! Я краще расскажу, як мой дид приехав сюды на Кавказ.[3]
И бабушка вспоминает, как она маленькой просила своего дедушку рассказать о его участии в завоевании Кавказских гор. «Вот мы так же, – говорит она, – сидели на печи, а дед рассказывал о своих походах, о прошедших у пана молодых годах – он ведь был крепостной, „паньский“, такой же как панские лошади, собаки, земля и усадьба».
А дед рассказывал так…
– Ну, женили меня, и я в первый раз надел холщёвые штаны – подарок пана к свадьбе. Через год у нас была дочка Настя – твоя мать, Катя! Ещё через год пан отдал меня в солдаты. Много слёз было пролито женой и мной над дочкой Настей – ведь тогда солдатская служба тянулась 25 лет.
Вот погнали нас, солдат, на Кавказ, «защищать веру, царя и отечество» от «басурман» (это значит, не нашей веры люди). Тогда много лет тянулась война с черкесами.
Шли долго – ведь Кавказ далеко. Пришли: место было ровное, окружённое горами. С правой стороны под горой бежала быстрая река – Белая (а на равнине сейчас стоит город Майкоп). Не успели мы после похода осмотреться, как вскорости на наш форпост напали черкесы. Они ведь тоже защищали своего бога Аллаха и свои родные горы, и аулы. В рукопашной схватке много наших солдат зарубили, другие ещё отбивались.
На меня один черкес на белом коне накинул аркан на шею, когда я рубился с ним своей саблей. Дух мой захватило, думал – вот и смерть пришла. Черкес ударил по лошади, и она галопом поволокла меня в горы.
Очнулся в ауле – связанный, лежал я в сарайчике. Около меня суетилась девочка-черкешенка лет тринадцати, вытирала мокрой тряпкой моё лицо. Весь избитый о камни, изодранный кустарниками и колючками, я просил пить, и девочка поила меня вдоволь, продолжая вытирать кровь и ссадины.
Потом пришла старуха-черкешенка, промыла отваром из трав мои раны и накормила. Она хотела скорее поправить меня и обменять на сына, ещё раньше попавшего в наш плен.
Чаше всех ко мне приходила девочка, которую все называли Софиат, а я называл Соня. Приносила она лепёшки, кизил, орехи, называла всё это по-своему. Я запоминал, а ей говорил, как у нас это называется.
Мы с девочкой сдружились. Я вырезал ей из дерева всякие вещицы – ложки, тарелки и другие игрушки. Научил её плести лукошки для сбора в лесу ягод, и терпеливо ждал, когда меня обменяют.
Но вот, через полгода узнали черкесы, что умер в плену их младший брат. Старуха пришла в сарай и плюнула на меня, сказав: «Гяур проклятый!». А отец и брат избили меня. Потом мужчины вырыли большую яму, с одной стороны накрыли её, с другой – открытой – падал свет. Раньше черкесы пленных в ямах держали, если хотели обменять или отдать за выкуп. Меня тоже решили отдать за выкуп. Но аул был далеко от наших застав,
Здесь и позже в рассказе в прямой речи сохраняется диалект.
