ней она, как коза, спрыгнула в мою яму: «Я эту палку давно отобрала и спрятала в кустах, чтобы к тебе в гости прийти, когда никого дома не будет». Села, посмотрела в мои глаза и замолчала, потом стала руками гладить мои волосы: «Ты не рад гостье? Что грустный такой?» – «Нет, я рад тебе, но домой хочу, очень сильно хочу домой! Помоги мне, Сонюшка, убежать, а то я пропаду тут». Она заплакала и сказала: «И я без тебя пропаду!» – поцеловала и по палке выскочила наверх.
Дня через три Соня шепчет сверху: «Иван! Иван! Я думала, много думала, что делать, как помочь тебе. Надо ключи у брата взять от колодки, надо много в дорогу лепёшек напечь, надо тебе черкеску. Я всё это собираю и с тобой убегу. Без тебя всё равно умру или брат убьёт».
Я любил Соню, но помнил, что она другой веры, а на родине у меня богом данные жена и дочь. Но отказаться от мечты вырваться из плена я не мог.
Вот выбрала Соня день, когда отец с братом ускакали со двора, а мать с бабушкой пошли в лес за кизилом и ожиной (ежевикой). Прибежала она ко мне, спустила палку, отомкнула ключом колодку. Я ещё раньше часто стоял на ногах, топтался по яме, чтобы не ослабели ноги. Вскочил, вылез за Соней, бросил палку в кусты на прежнее её место, одел черкеску. Взяли мы по узелку с едой, и бежать из аула через лес в горы на север.
Мы то спускались с гор, то снова лезли на них; спали на деревьях, переплетая ветки, так как боялись и зверей, и людей – страшно было в лесу ночью. Так бежали мы два дня, на третий я выбился из сил. Не было воды. Соня была крепче меня, я жалел её, думал: «Умру здесь без воды, а она останется одна в лесу». Упал я без сил и сказал: «Соня, прости меня, вернись в аул, если сможешь. Я виноват перед тобой, не сказал всего. У меня дома жена есть, дочка, я к ним хотел, они богом даны мне».
Она сидела возле меня, вся дрожала, дышала тяжело, и слёзы бежали по щекам – горько мне было смотреть на неё. А потом тихо говорит: «Вернуться мне нельзя – убьют. Возьми меня с собой, не бросай здесь – звери съедят. Я твоей жене служанкой буду, твою дочь растить буду, а на тебя только смотреть – больше мне ничего не надо!». Заглянула мне в глаза и добавила: «Ты лежи, я пойду – родник поищу, воды тебе принесу», – и ушла.
Взошло солнце, и я уже ничего не помнил. Без сознательно раскинул руки, и они ударились о ствол бодяка (у нас их зовут ещё чертополох); из пазух листьев его мне на лицо и руки брызнула вода, собравшаяся от утренней росы. Я очнулся, подполз к листьям и стал жадно пить из них воду. Напился вдоволь – вся поляна была в бодяке.
Не раз я сказал спасибо тому бодяку! Как я был благодарен этой колючке, спасшей меня от смерти. Тут в горах большие заросли его. Цветы его душистые – отец мой во время цветения этого чертополоха выносил дуплянки с пчёлами на взятки, и мёд с него был очень душистый и целебный, как липовый (Моя бабушка Катя отвлекалась тут от рассказа и добавляла: «Було, намажешь тряпку, приложишь на яку-нибудь ранку, и престане болить и не загнывается». Е.М. Иваненко).
Оклемавшись немного вспомнил, что Сони долго нет. Подумал – надо её напоить. Встал, пошёл по следу искать. Звать громко не стал – боялся погони. Иду по примятой траве, немного
