тоже имелось. Две комнатки в коммунальной квартире. В меньшей, «шестиметровке», устроил кабинет. В другую приводил девушек.
Однако и проблемы обнажились сразу. Да еще какие! Можно сказать, хрестоматийные.
Во-первых, как только я приглашал девушку, злобная и склочная старуха-соседка (к слову сказать, ветеран партии и орденоносец) устраивала скандалешник и вызывала милицию.
Во-вторых, я тут же был поставлен на учет как потенциальный тунеядец. Хоть бы и бывший инженер-физик. Участковый, вооруженный резиновой дубиной, (тот самый, который являлся по вызову старухи-соседки с проверками паспортного режима, писанием протоколов и т.д.) регулярно вызывал меня звонками и повестками в отделение для профилактических бесед. Реально похожий на Берию, эдакий хрестоматийный плешивый человекоядный хряк с садистской ухмылкой кивал на настенный календарь у себя в кабинете, в котором неопустительно делал пометки, вычеркивал заточенным с двух сторон сине-красным карандашом дни, оставшиеся до «времени Ч». Это был двухмесячный срок, в течение которого я был обязан устроиться на работу. Иначе… страшно представить. Впрочем, участковый, несомненно обладавший неким извращенным изобразительным даром, очень доходчиво живописал мою дальнейшую судьбу: суд, высылка за 101-й км из Москвы, тюрьма, лагерь… Ибо статья о тунеядстве (уснащенная при желании, а такое желание у моего участкового имелось, дополнительными скверными, отягощающими параграфами и пунктами, включая антиобщественную и антисоветскую деятельность) была отнюдь не пустой страшилкой. К тому же, для устройства на работу, если бы я и решил трудоустроиться, мне, опять-таки, потребовалась бы справка из милиции.
Какое уж тут личное-частное бытие молодого писателя! Дни моей молодой творческой жизни стремительно таяли. Да что там, творческой – дни моей жизни на свободе!
Честно говоря, в тот момент я и правда не представлял, какой могла быть развязка. Как вообще выкручусь из всей этой ситуации.
Может сложиться впечатление, что я пишу о себе да о себе. Ничего подобного! Я пишу о Цесельчуке!
Вдруг звонит мне знакомый поэт и мастер жизни Федя Филиппов и, по своему обыкновению, простым русским языком обрисовывает мою ситуацию точно как она есть:
– Что, хреново тебе живется, Сергей Анатольевич?
– А есть варианты, Федя? – отвечаю не без резкости.
– Это, – усмехается Федя, – судьба всех нас, гениев. – И тут же, без всякого перехода спрашивает: – Ты Диму Цесельчука знаешь?.. У-у, – говорит, – это человек! Это основа!
И начинает растолковывать, что, дескать, существует такой Профком, или еще по-другому, Комитет Литераторов, общественная организация, председателем которой и является Цесельчук. Что-то вроде, отделения Литфонда, того самого, дореволюционного, который еще Максим Горький с Гумилевым создавали для помощи «пьющим литераторам», а в жуткие годы революции выбивавшего для голодающих писателей
