и воображение мигом рисовало покосившиеся от древности кресты, замшелые надгробья над холмиками могил и шумную толпу зомби, бегущую за мной по пятам. Но это были всего лишь животные, беспрестанно двигающиеся вокруг, причем некоторые из них довольно тяжелые, судя по тому, как трещат ветки. Я нырял в стороны, уворачивался от выскакивающих из темноты тяжелых сучьев, прыгал в заросли и прорывался, беспощадно царапая руки и лицо.
Рядом хрустит трава, и слышится хрюкающее тяжелое дыхание. Кабан! Это первое, что приходит в голову. Дикий лес, и в нем полно водится всяких диких животных. Я замираю, весь поджимаюсь, борясь с сильным желанием заорать и побежать подальше от этого места, не разбирая дороги. Дикий зверь двигается, затем замирает, шумно фыркает и убегает прочь. Я облегченно вздыхаю.
Я поежился, вспомнил, что сижу в одной футболке, одним прыжком поднялся и зашагал к шоссе. Я примерно запомнил, где оно должно находится, когда спускался на дирижабле. Та-ак, значит, мне вон туда.
Вдали сквозь ветки, как сквозь переплетения сотен длинных черных пальцев, забрезжил желтый электрический свет – признак разумной жизни, может, даже человеческой. Справа и слева от меня было еще несколько следов этой жизни. Это были ограждения – ржавые, прогнутые, вросшие от древности в землю и обвитые плющом. Я приободрился. Мне осталось только пройти сквозь последний занавес густой зелени, и взору открылось шоссе: серое, бесконечно длинное, уходящее вдаль перспективой с железными проржавелыми бортиками по бокам. Рядышком тихо горел старинный фонарь с желтым шариком плафона на чугунном узорном столбе. Еще несколько таких фонарей располагались вдоль шоссе с правой стороны. Некоторые не горели и образовывали у обочины темные ямы мрака.
Все, что меня окружало, напоминало декорации. Вот этот роскошный растительный занавес, через который я только что продрался, был совсем как занавес в театре, и я стоял на влажном потрескавшемся асфальте, как на сцене, где чувствовал себя единственным актером. Так чувствуешь себя в пустом полутемном зале театра, когда кругом тишина, нарушаемая редкими скрипами, когда кресла молча ждут посетителей, и когда не хочется, чтобы кто-нибудь пришел. Все было настоящим: и деревья, источающие запахи лесной свежести, и фонарь, тихонько потрескивающий электричеством, и редкие насекомые, парящие в воздухе светящимися точками, но я ждал, что вот-вот из ближайшего ельника выйдут рабочие в комбинезонах и с сигаретами в зубах и начнут неторопливо разбирать декорации, постукивая молотками и ворча про сверхурочные.
А лесу было все равно, что о нем думают люди. Он был жадным и ненасытным зверем. Он норовил сграбастать шоссе в свои растительные объятия, и это ему частично удалось, так как прямо за моей спиной дорога была невероятно запущена и надежно скрыта под толстой лесной лапой, а начала у шоссе не было видно вообще. Лес подступал со всех сторон черной листвой и хвоей, а круги освещенного пространства напоминали
