не делись. Лишь кожа посерела, да глаза утратили былую живость.
Бардовые длинные волосы, украшенные золотыми цепями, лежали на плечах, вьющимися концами едва ли не касаясь пола, а запашной кафтан, не прячущий плечи, выдавал принадлежность к монархии. Такие наряды могли позволить себе лишь бессмертные, при дворе которых служил личный портной.
Баиюл ни в чём не ограничивал Климин, позволяя ей абсолютно всё, но та в свою очередь сохраняла достоинство и благовоспитанность, вовсе не желая пользоваться добротой бога. Она лишь делала то, что должна по уговору, хотя и требовала к себе соответствующего её статусу отношения и внимания.
Стоило божественному сыну появиться на пороге её покоев, Госпожа Мудрость отложила перо, тут же обратив свой взор на него.
– Господин, – она поклонилась, по привычке приветствуя Баиюла должным образом.
Он ответил тем же – поклонился. Взаимное уважение друг к другу было негласным правилом.
– Ты желала меня видеть, – сказал бог.
– Прошу, присядь, Баиюл.
Климин указала на софу, стоящую рядом с её рабочим местом. Мужчина сел, откинувшись на мягкую бархатную спинку.
– Я буду говорить прямо и не утаивать истинных своих чувств и мыслей на тот или иной счёт, потому прошу меня простить.
– Нет нужды в извинениях.
– Спрошу прямо: ты уже решил наверняка отобрать у новорожденного солнца сердце?
– Так ты подтверждаешь, что он и есть новое Солнце? Его ты видела в своём видении?
– Его. Но не уходи от ответа.
Баиюл отвёл взгляд. Очевидно, он сомневался, но иного пути попросту не видел. И его молчание являлось ответом на её вопрос.
– Выходит, решил, – сделала вывод Мудрость.
Она вздохнула, встав со своего места.
– Разве могу я поступить иначе? – спросил Баиюл.
Казалось, он задавал вопрос не всезнающей Климин, а самому себе.
– Конечно, можешь! – возразила та, нахмурив брови.
Сложив руки на груди, женщина принялась нервно расхаживать по покоям. Каждый её шаг сопровождался едва уловимым звоном цепей, каких в копне густых волос было не мало.
Баиюл знал: ещё немного, и она примется отчитывать его, как мальчишку, отринув всю формальность их беседы.
– Господин, ты невероятно упрям и безрассуден. Но я могу понять причину столь явного ребячества. И потому тебя совсем не осуждаю, напротив – даже понимаю. Но задуманное тобой, вероятно, обернётся необратимыми последствиями.
– Ты знала о моих планах с самого начала. К чему весь этот разговор?
– Я считала, что твоё сердце за восемь долгих лет остынет, но, невзирая на время, ты так и не исцелился. Во мне теплилась надежда на твоё благоразумие.
– У нас уговор, Климин. Мне казалось, ты согласна с его условиями.
Она
