и между земляничных губ выглядывают мелкие зубы. – Я первой выйду. Вы погодя. И никаких иголок и ножниц, поняла?
– О чем ты? – Данка даже руками всплеснула. – Мы же воспитанные девушки.
Воспитанные. Скорей уж приученные прятать свои самые гнусные стороны за маской пристойности, лицемерными ужимками, принятыми в обществе. Внешнее важнее. Так без чувства читают молитвы, без мысли пишут письма, без привязанности выходят замуж и даже об руку ходят, считая друг друга надменными потаскухами.
В прихожей надеваю калоши и пальто. Обматываю вокруг шеи шарф, но что‑то вдруг подсказывает мне, что он будет лишним. Поэтому я только поднимаю воротник и толкаю тяжелые двери пансиона.
Самый большой плюс в бытности выпускницей – во второй половине дня мы можем совершать моцион, не докладываясь наставницам. Главное – вернуться до первого звонка.
На террасе никого. Голая балюстрада топорщится, как гипсовые ребра: пани Ковальская позаботилась, чтобы отживший свое плющ срезали под корень. Весной он вытянется вновь, и мне бы хотелось увидеть это в последний раз.
Небо смотрит сурово, будто заранее осуждая все, что я собираюсь сделать. На западе, ближе к холмам, торопливо проливается дождем лохматая туча: потоки воды будто занавесь на ветру. Пальцы и уши мгновенно прихватывает холодом, но я только сильнее зарываюсь носом в воротник и сбега`ю по ступеням.
Когда‑то мы с Касей мечтали, что теплицы снова сделают оранжереей. И там будут расти не фасоль и огурцы для нашего противно правильного стола, а томные розы и капризные гардении. И клубника. И еще там даже зимой будут порхать бабочки с крыльями цвета лунного камня и фалдами, как на фраке дирижера. Но время шло. Я возненавидела дирижеров. Кася умерла. Фасоль сменилась томатами, но в остальном теплицы остались самими собой. Им не до наших драм.
У меня еще есть время, поэтому выуживаю из-за пазухи плоскую фляжку с вязко плещущимся на дне яичным ликером. После него не пахнет изо рта, если не пить слишком много. А много у меня и нет. Выбраться бы уже отсюда.
Когда мне было пять лет, я невесть откуда подхватила вшей. Маменьке было противно касаться меня, и няня с горничной раз за разом пытались вычесать мои кудри частой расческой, но та только вязла в волосах, не принося никакой пользы, а я теряла голос от рева. Не помогло и мытье головы керосином. Тогда меня решено было остричь под корень. Я не слишком горевала по своей шевелюре, веселилась даже, скача по комнатам нашего загородного дома с воплями: «Глядите, я мальчик! Мальчик!»
Отца, помню, это развеселило. Тогда он был в увольнении и с наслаждением проводил время на природе. Несмотря на военную службу, охоту он не любил, предпочитал рыбалку. Он сказал: «Ну, раз ты теперь мой сын, пойдешь со мной!»
В мельчайших деталях помню дорогу до пруда, кряхтящие камни под ногами, стрекозиный скрежет в прохладном рассветном воздухе и триумфальные трели птиц. На пирсе отец снял сапоги и свесил ноги вниз.
