ответил:
– Его звали Ксавье.
– Миссионер? – спросил он. Потом сказал: – Конечно, не англичанин, верно?
– Верно, – сказал я, – он португалец, но не миссионер, португалец, потерявшийся в Индии.
Доктор согласно покивал. Он был в паричке из черных волос, который съезжал набок при любом движении головы.
– Много людей теряется в Индии, – сказал он, – кажется, эта страна создана специально для этого.
Я сказал: «Увы». И взглянул на него. Он тоже посмотрел на меня с беззаботным видом, словно находился тут случайно, и вообще все случайно, потому что так и должно было быть.
– Вам известна его фамилия? – спросил он. – Иногда это помогает.
– Джаната-Пинто, – сказал я, – у него были старые индийские корни, думаю, что один из его предков был из Гоа, так, во всяком случае, он утверждал.
Доктор кивнул, как бы говоря, что этого достаточно; но это было явно не то, что он действительно хотел сказать.
– Наверняка здесь должен быть архив, – заметил я, – во всяком случае, очень надеюсь.
Он улыбнулся с несчастным и виноватым видом. У него были белоснежные зубы и в верхнем ряду зияла дырка – одного недоставало. «Архив…» – пробормотал он. Внезапно выражение его лица изменилось, он стал отчужденным и жестким. Посмотрел на меня холодно и как будто с неприязнью.
– Это – больница Бомбея, – сухо заметил он, – оставьте свои европейские мерки, здесь это излишняя роскошь.
Я умолк, он тоже сидел молча. Вынул из кармана халата плетеный портсигар, достал сигарету. Над его столом висели большие настенные часы. Они показывали семь, стрелки застыли. Я посмотрел на него, и он понял, о чем я думал.
– Они давно остановились, – сказал он, – впрочем, сейчас полночь.
– Я знаю, – сказал я, – я жду вас с восьми, врач из дневной смены сказал, что вы – единственный, кто может помочь, что у вас потрясающая память.
Он вновь улыбнулся своей несчастной и виноватой улыбкой, и я понял, что опять ошибся, что обладать исключительной памятью в этом месте вовсе не дар.
– Он был вашим другом?
– В известном смысле, – сказал я, – какое-то время.
– Когда его госпитализировали?
– Думаю, около года назад, под конец сезона муссонов.
– Год – это давно, – сказал он. Потом продолжил: – Сезон муссонов – это худшее, что есть, их здесь бывает столько.
– Представляю, – ответил я.
Он обхватил голову руками, словно о чем-то размышляя либо от усталости.
– Не представляете, – сказал он. – У вас есть его фотография?
Вопрос был простым и практическим, но он застал меня врасплох, потому что я чувствовал груз памяти и одновременно ее непригодность. Что, в сущности, мы помним о лице человека? Нет, фотографии у меня не было, было только воспоминание о нем, но оно было только моим, не поддающимся описанию, сложившимся во мне представлением
