Воро́н следует опасаться, у них очень грязные клювы. Городские власти Бомбея вынуждены были заколотить досками огромные хранилища питьевой воды, поскольку эти птицы возвращают в «жизненный оборот» трупы, которые парсы выставляют на Башнях Молчания (таких очень много в районе Малабар-хилл), и уже не раз какой-нибудь разине случалось обронить в воду лакомый кусок. Но даже предприняв эти меры, городские власти не сумели решить санитарно-гигиеническую проблему, поскольку существуют еще крысы, насекомые, прорывы канализации. Бомбейскую воду лучше не пить. Но в «Тадж-Махале» можно, у них собственные очистные сооружения, отель гордится своей водой. Потому что «Тадж» – это не гостиница: со своими восемьюстами номерами это в полном смысле город в городе.
Когда я въехал в этот город, меня встретил портье в наряде индийского принца, в красном тюрбане и перевязи, и проводил до сверкавшей латунью швейцарской, где находились служащие, тоже выряженные в махараджей. Вероятно, они решили, что и я замаскирован, только наоборот – богач, переодевшийся нищим, и в поте лица стали подыскивать мне подходящий номер в благородном крыле отеля, с антиквариатом и видом на «Ворота Индии». Мне хотелось сразу же их предупредить, что я приехал сюда не с художественно-эстетическими целями, а только ради того, чтобы выспаться в комфортабельном номере, поэтому они вполне могли разместить меня в любом, даже обставленном вопиюще современной мебелью, в том же небоскребе «Интерконтиненталь». Но потом мне показалось слишком жестоким разочаровывать их своим пожеланием. Но от апартаментов с павлинами я все-таки отказался. Вопрос не в цене, это слишком для одного человека, уточнил я, стараясь следовать выбранному мной стилистическому приему.
Номер был внушительных размеров, мой чемоданчик загадочным образом опередил меня и лежал на подставке для багажа, пенистая ванна была уже набрана, я нырнул, а потом завернулся в льняное полотенце, окна выходили на Оманский залив, уже наступил день с его розовым светом, красившим пляжи, жизнь Индии вокруг «Тадж-Махала» возобновляла свое кипение, тяжелые бархатные шторы на окнах скользили легко и мягко, как театральный занавес, я скрыл за ними пейзаж, и комната погрузилась в полутень и молчание, ленивое жужжание потолочного вентилятора убаюкивало меня, и, засыпая, я успел подумать, что и это тоже излишняя роскошь, поскольку в комнате стояла идеально отрегулированная температура, и вскоре я уже был у старой часовни на средиземноморском холме: часовня была белой, и стояла жара, мы проголодались, и Ксавье со смехом подбрасывал нам бутерброды и белое вино, которые доставал из корзинки, Изабель тоже смеялась, а Магда тем временем расстилала на траве скатерть, вдали за холмом простиралось голубое море и одинокий осел перебирал копытами в тени часовни. Но это был не сон, а живое воспоминание: я вглядывался в темноту комнаты и видел ту давнюю сцену, казавшуюся сном, потому что проспал много часов, на моих было четыре после полудня. Я долго лежал в постели, думая о тех временах, об увиденных пейзажах, лицах, жизнях. Вспомнил поездки на машине вдоль сосновых боров, прозвища, которыми мы наградили друг друга, гитару Ксавье
