звуки. К тому времени, когда с мытьем младенца было покончено, и протянутая через всю кухню веревка провисла от выстиранных ползунков и пеленок, мясо было готово, и мы все собрались возле кухонного стола, установив на двух кирпичах большую, накрытую крышкой сковороду. Судентки сперва смущенно отказывались, но после того как Валерий категорически заявил, что никуда их не отпустит, присоединились к трапезе, устроившись на грубой широкой скамье как раз напротив таблички “Студентов буфет не обслуживает”.
Пока мы жевали мясо, запивая его теплым чаем, на кухню, бренча крышкой чайника, выполз сгорбленный плешивый старикашка в кальсонах на веревочных подтяжках и чрезвычайно замасленном фраке с длинными острыми фалдами, прикрывавшими его окаменевшую спину подобно хитиновым надкрыльям огромного жука. Поставив на угол плиты помятый медный чайник, старик извлек из кармана фрака монокль на тонкой белой цепочке, привычным жестом вбросил его под кустистую, сурово нависшую, бровь, обернулся к нам, неопределенно покачал головой, окруженной седым, светящимся как нимб, пухом, и, шаркая стоптанными задниками тапочек, удалился в желтые сумерки коридора.
– Вот тоже реликт, – сказал о старике Валерий, когда мы с ним вернулись в его комнату, – музыкант, композитор… Артур Карлович Дандорф, из поволжских немцев… У него в комнате стоит огромный рояль, вся крышка которого в несколько слоев застелена полотенцами, простынями, просто старыми газетами, и весь этот слоеный пирог переложен и начинен симфониями, этюдами, сонатами и еще черт знает чем… Причем все это в набросках, в обрывках, на трамвайных билетах, квитанциях из прачечной, старых конвертах – ему, как это ни странно, довольно много пишут, причем на разных языках и почти со всего света…
– Интересно, – сказал я, прислушиваясь к странным звенящим звукам, слабо доносящимся из-за прикрытой двери, – а это что?..
– Сочиняет, наигрывает… – сказал Валерий, и тут же стал продолжать свой рассказ о том, как он выводил из запоя директора овощебазы. Впрочем, рассказ был недолог. После того, как директор, получив свою дозу внушения, удалился, Валерий распрощался с целителем и вернулся в город, даже не вспомнив о том, что ему причитается врачебный гонорар.
– Главное было в другом, – говорил он, – в том, что начало было положено, и в том, что я уже на этом первом опыте начал, что называется, входить во вкус… Это ведь великий соблазн: видеть и чувствовать, что сидящий перед тобой человек полностью подчинен твоей воле, что он – твой Франкенштейн, зомби, и что его можно заставить сделать все, что угодно… Хоть и говорят, что если отдать сомнамбуле приказ совершить убийство или самоубийство, или отдаться гипнотизеру, то ничего не выйдет, сработают какие-то защитные механизмы – я в это не верю, все зависит от силы внушения… Но это так, попутно… На чем мы остановились?
– Директор… – напомнил я.
– Ах да,
