авторитарной установке, никак не может правильно оценить ситуацию, и оттого, как говорят на его горячо любимой малой родине – “кидает коников”, – то есть скачет по жизни как свихнувшийся кузнечик – что из них из всех получится?.. Не знаешь?
– Не думал, – сказал я, – не до того было…
– Может, перебесятся, может, сломаются, – сказал Валерий, – все возможно… А ты перебирайся ко мне, комната у меня большая, места хватит, участок будем вместе убирать, деньги или пополам или в общий котел – как хочешь…
– А что их делить, все равно потом скидываться, – сказал я, глядя, как плывут за морозными стеклами вагона радужные нимбы путевых светофоров.
Потом мы спускались в метро, поднимались, покупали теплый хлеб у ночных приемщиков, шли какими-то темными проходными дворами, выпугивая из мусорных контейнеров худых остервенелых кошек, и в конце концов после долгого многоступенчатого восхождения по едва различимой в оконном свете лестнице, остановились перед низкой, почти квадратной дверью, обитой кровельным железом.
– Есть и другой вход, – пояснил Валерий, – но так от метро ближе…
– Понятно, – сказал я.
Мой товарищ снял перчатку и костяшками пальцев простучал в стенку рядом с дверью два длинных, один короткий и еще один длинный удар.
– Запомни, – сказал он, – два длинных, один короткий и еще один длинный – это примерно на два месяца, потом, когда начинают шляться всякие хронофаги и прочие persona non grata – шифр меняется, понял?
– Понял, – сказал я.
За дверью послышались шаги, грохнул железный крюк, дверь приоткрылась, и в проеме показалась настороженная бородатая физиономия.
– Ломброзо, ты? – послышался сиплый голос.
– Я, – ответил Валерий.
– А это кто с тобой? – спросил бородатый.
– Товарищ по alma mater… А что? Опять приходили?..
– Не знаю… – сказал бородатый, по-прежнему стоя в проходе, – кто-то звонил, стучал, но я не отзывался – мало ли кто… Может и они?
– Ладно, поговорим, – сказал Валерий.
– Проходите, – сказал тот, отступая в сторону.
Мы вошли и оказались в просторной кухне, центр которой был занят низкой, обложенной закопченым и засаленным кафелем, плитой. На плите стояла большая кастрюля, облупленный эмалированный чайник и большой молочный бидон с двумя ручками. В потолок уходила квадратная труба, и от нее в четыре угла кухни тянулись веревки, увешанные рубашками, трусами, носками и детскими пеленками. За занавеской в дальнем углу угадывались контуры ванной, вдоль правой стены тянулся узкий деревянный стол, а над ним в стену были вделаны две эмалированные таблички “Пива нет” и “Студентов буфет не обслуживает”.
– Знакомьтесь, – сказал Валерий, – Володя! Андрей!
Мы обменялись рукопожатием. Ладонь у бородатого оказалась сухой, жилистой и хваткой как пастуший
