но непреодолимая преграда, разделявшая нас незримо и надежно, невыразимой отчужденностью напрочь зависла между нами.
Внезапно меня озарила идея. Распутная мысль, которая могла бы столкнуть с мертвой точки наше рандеву, застывшее в полной неопределенности. Ни к тому, ни к сему, я вдруг задал ей вопрос, любит ли она своего мужа. Гнетущее молчание еще более невыносимой тяжестью повисло в воздухе. Было слышно, как пролетают минуты. Вдруг она поднялась и направилась к умывальнику. Головой нырнув в холодную воду, она по-собачьи отряхнулась и произнесла, энергично вытираясь полотенцем:
– Это уже стало прошлым. Давно. Он не тот, кем я его считала. Он стал другим.
Меня подбросило вверх, будто молнией: ответ звучал многообещающе.
– А кто из нас на вечные времена остается тем, за кого его принимают? – ответил я с горячностью, пытаясь, однако, сохранить хладнокровие, – человек подвержен воздействию внешних сигналов. Он так или иначе отзывается на них, связывая те или иные сигналы с определенными достоинствами своими, – продолжал философствовать я, – И так продолжается до тех пор, покуда ему не откроется истина о собственных глубоких заблуждениях.
– Да, – ответила Хайди, – я заблуждалась.
– Вот уж, не поверю…
– Почему же?
– Потому что вы так страстно боретесь за него.
– Одно никак не мешает другому, господин Кибитц. Я борюсь за него, потому что он невиновен.
– А я полагал, что вы это делаете из любви.
– Из любви это может делать любой, господин Кибитц, но тогда это не было бы вовсе доказательством его невиновности.
– Но вы же верите, что ему можно доверять?
– Политически – да. Безусловно. Но именно это и говорит против него.
– Почему?
– Потому что он достаточно давно живет здесь, чтобы знать, в каком болоте все мы погрязли. Будь он прежним, он объявил бы товарищам войну. Но он стал другим. Он превратился в червяка в коммунистическом сале. В глубокой яме, полной навозной жижи, он чувствовал себя своим и делал все то, что делают другие ее обитатели.
– Но вы же хотите его спасти! Я отказываюсь вас понимать…
– Потому что он не шпион, господин Кибитц, а самый обыкновенный трус. А это совсем не одно и то же.
– Если вы все это видите именно так, Хайди, то и я – такой же червь в куске сала. К тому же, червь особого плана. Я работаю на радиовещании и цветочными лепестками облагораживаю муть каждодневной похлебки. Софокл, Шекспир, Мольер… Острые приправы, чтобы народ выхлебывал до самого дна. И вылизывал тарелочки. Вы полагаете, мне тоже следует объявить войну товарищам?
– У меня – моя жизнь, у вас – своя… Решать за вас я не вправе. Я только знаю, что в марте начнется процесс. Если, конечно, судилище это можно назвать процессом.
– Жуть! И что будет?
– Ничего. У него нет
