нами инженеру-текстильщику с двенадцатилетним стажем проживания в Израиле этой реплики показалось мало:
– Да и чем вы недовольны вообще? – продолжил он. – Вас кто-нибудь тащил сюда за рукав? А вот меня сразу уволили с должности начальника лаборатории, как только все вы сюда ринулись. Появилась, видите ли, тьма специалистов, которые согласны работать за гроши. Еще одно такое увольнение в моем 50-лтнем возрасте – и мне тоже придется брать в руки метлу для уборки улиц. Не хочу.
Шмуэль был один из тех, кто считал, что приехал в Израиль по сионистским убеждениям, а репатрианты 90-х просто бежали от голода. Потому их еще называли «колбасниками». Камалю мне пришлось дать понять, что уборкой цеха должны заниматься не только мы «им избранные», а Шмуэлю, что одинаковое право на проживание в Израиле имеют все евреи мира. Реакция последовала положительная в том и другом случае.
Майя таких страстей не знала. Она оставалась под властью восторженных впечатлений первого этапа абсорбции. Недавно Майя завершила затянувшиеся курсы переквалификации. Ее учительница относилась к ней с особенной теплотой. Она добилась для уважаемой ученицы редкого тогда направления на работу в ясельную группу государственного дошкольного учреждения. Всегда приподнятое настроение Майи отражали ее письма дочери. В отличном настроении пребывал и Михаэль. Он сообщил сестре, что купил новый японский автомобиль к концу первого полугодия проживания и будет готов взять на себя первоначальные расходы ее переезда в Израиль. У Аллы то письмо попросили почитать подруги. Оно так и не вернулось, гуляя по Виннице.
А у нас в цехе кадровая политика быстро менялась. Сейчас сюда зачислялись на работу не мои ровесники, как планировало руководство, а совсем молодые выпускники советских вузов. И они уже не могли найти работу по специальности. Долги банкам и их погнали на Польгат. Чтобы заблаговременно настроить семью дочери на возможность и такого исхода, я делал небольшие дополнения в письмах Майи о том, что видел вокруг себя в «ашпаре». Так мы готовились к скорому воссоединению в Израиле.
И вдруг 19 августа в бывшем СССР ГКЧП объявляет о переходе всей полноты власти в ее руки. В стране вводится чрезвычайное положение. Направленный на свержение Горбачева путч, противостоял, по существу, всем его демократическим преобразованиям.
– Все, – Майя ломала пальцы, – теперь мы уже не увидим нашу дочь, потому что коммуняки снова закроются от мира железным занавесом.
В те четыре знаковых дня Майя не отходила от телевизора и не расставалась с телефоном. Линии были перегружены. Дозвониться до Винницы было невозможно. Москва переживала первые аресты и ввод бронетехники. Она занимала позиции вокруг редакций газет, телецентра, вокзалов, станций метро. Жители Москвы устанавливали заслоны из автомашин и строили заграждения на маршрутах движения бронетехники.
22 августа Михаил Горбачёв возвращается из Фороса в Москву. В столице объявлен траур по погибшим защитникам Белого Дома Дмитрии Комаре, Владимире
