быстрее. Кочки то и дело заставляли подпрыгивать на месте. Грузовик шумел ужасно громко, и охотнику приходилось орать, чтобы я его расслышал.– Но меня отец водил на охоту с семи лет. С семи лет, эф. И именно в горы, не в лес. Здесь живности больше. Я вам говорю. Я знаю здесь каждый уголок, каждую пещерку, каждый камушек. Знаю, сколько сейчас в окрестности осталось баранов и где они сейчас находятся. Да-а-а… Справа от вас в километре ввысь! Чес-слово! Шесть здоровых горных барана. Три молодых семейства. Ага. Потому в кузове сейчас три туши и два десятка птиц.
Рассказывал он горячо и гордо. Охотника раздирало изнутри от желания поведать мне всё и сразу. Дело, о котором человек может говорить бесконечно – это любимое дело. Таттель жил охотой. Я, редчайший любитель развесить уши, с удовольствием был готов выслушать дюжину-другую охотничьих историй, заодно глубже узнать Змеиные скалы. Но путь от сторожевого поста до Иргебурта оказался коротким; минут пять-десять езды, не больше.
В основном, всю дорогу нас сопровождали унылая картина бездушных скал, великого горного массива, ограждавшего справа путь, и крутая рельефность с другой стороны. Ближе к городу встречались одинокие дома, на первый взгляд заброшенные, но это, как впрочем, дело и со сторожевой хибарой. Вполне возможно, и здесь кто-то обитал. Дорога становилась извилистой, а безмолвные каменные стены придавали чувство западни, словно стены тюремной камеры, сдавливавшие осуждённого на смерть. Смятение и ужас охватили мою душу. Стало тяжело дышать. Я понял тех, кто бежал из Иргебурта и насочинял россказни, дабы оправдать столь беспочвенный страх. А сам город располагался посреди горных выступов на перекрёстке двух ущелий в ограждении высокий каменных стен, как естественных, так и нагромождённых. Сердце застыло в ожидании, когда показались городские врата. Одна створа была забаррикадирована крупным булыжником и деревянной балкой, а вторая -приоткрыта, давая возможность увидеть извне лишь тонкую полосу вымощенной улицы и оставляя проход редкому транспорту.
При въезде стоял прогнивший деревянный щит с надписью «Торговый город Иргебурт, на перекрёстке двух дорог». Последнюю часть предложения небрежно перечеркнули коричневой краской, а в слове «Иргебурт» виднелся широкий след от рубящего удара. Но мои глаза раскрылись в ужасе, когда на подставке щита я заметил брызги и засохшие рисунки чьих-то рук. Перепутать невозможно, я словно увидел сцену схватки и жестокого убийства, я видел кровь.
