style="font-size:15px;"> Залез внутрь неё пальцем, пожаловался, что малость затвердевший попался, положил щёпоть на отобранную у кого-то чайную ложку и принялся греть. Белеющий в свечном отблеске кокаин, впервые так близко увиденный, бесспорно манил. «Вдохновитель неспокойных умов, сколько о тебе россказней, сколько морочных стихов…» В такую ночь, почему бы наконец не решиться?
– Не угостите? – с мягкой усмешкой.
Мирек нахмурился, но тут же зашёлся своим оскальным смехом.
– Что ж, воля ваша! Смотрите.
Он высыпал кокаин на блюдце, ловко разделил ребром ложки на две тонких полоски и втянул ноздрёй одну, смешно припав к столу. Затем зашмыгал с беспардонностью, от которой запунцовели бы все дородные барыни с мужниных обедов.
– Ваша очередь, – блюдце двинулось к Фисе.
Безобидное на вид крошево, на зубной порошок похожее. Сандра пробовала когда-то, странного будораженья не поняла и толком описать не смогла, но ведь не опустилась, умом не тронулась. Ну, что с одной пробы может приключиться?
И Фиса повторила манипуляции Мирека, шмыгнула только потише. Экстаз не наступал, даже хилое самовнушение не сработало. Лёгкое опьянение, так это от вина, привычное.
– Послушайте, Мирек, да это определённо был зубной порошок! Вы меня хотели обдурить? – сама не разобрала, вправду возмущается или шутит.
– Обижаете, на Зверинской беру самый чистый, «марковский». Вам в облака сразу хочется, а надо минут пять обождать.
– Скоро ноздря начнёт неметь, – предупредила Сандра, тоже решившая сыграть в знатока.
Мирека кокаин, конечно, взял быстро, откинул на стул, словно прикорнувшего, одни губы поджимались в истоме. Почти не притронувшаяся к вину Эжени за приобщением наблюдала пытливо и настороженно:
– Фисс, ты нам говори, если станет дурно.
Ожидание раздражало и тревожило, в кончиках пальцев томительно кололо. Когда нос внутри начало примораживать, а к горлу спустилась горькая, как после капель от насморка, слюна, Фиса насилу уняла дрожь. Что-то новое пробуждалось в её голове.
И вот захлестнуло. Сжался галдёж, размылись свечи, поплыли лица. Стены пожелтели, как в одном забытом и нежданно ожившем сне. Страшное умиротворение схватилось в омарафетченном теле, а разум, бедный разум… Какое перед ним разверзлось открытие, сургуч сорвало, забросив на секунду за грань экзистенциального сумасшествия: здесь судьба её – обретаться в ночном кутеже, ходить по грани в чумном пиру. А муж, книжки его дурацкие, чопорные барыни и сентиментальные офицерики с обедов… Зачем? Отмерло, потонуло в первородном темпе полуночников.
Фиса вскинулась, схватившись за щёку, закачалась в горячечном ритме, зашептала столь ненавистное ранее: «Боже… Боже…»
– Вы знаете… Знаете… Мне никогда не было так хорошо! – как будто понизившимся голосом выпалила,
