не может – я этого не переживу.
Я наблюдаю, как уголки ее губ приподнимаются, когда она смотрит на меня. Ее улыбка заставляет меня хотеть, чтобы таблетки загорелись у меня в руке.
Вероятно, я смою их.
– Ты уверен, что все в порядке, Кэл? – После моего молчания ее улыбка слегка увядает, а глаза тускнеют. – Хочешь, я принесу ужин сюда?
– Говорю же, все в порядке. – В моем тоне слышатся горечь и яд. Я не хотел, чтобы так получилось, но меня разрывают пополам, тянут в одну сторону, дергают в другую, отчего мне трудно скрыть боль в голосе. – Прости, – пытаюсь я снова. – Я в порядке. Приду через минуту.
Люси колеблется, заламывая руки перед собой и покусывая губу. Я до смерти хочу поцеловать ее.
– Конечно, хорошо, – говорит она. – Я накрою на стол.
С ее лица давно исчезла улыбка. Я провожу свободной рукой по лицу и сжимаю переносицу, ненавидя себя за то, что стер радость с ее милого личика.
– Хорошо, – бормочу я.
Кивнув, она выходит за дверь.
Она выходит, но аромат груш и сахарного тростника остается со мной, и этого сладкого облака достаточно, чтобы поднять меня на ноги и провести через всю комнату к прикроватной тумбочке.
Я бросаю таблетки внутрь и захлопываю ящик.
Я снова там.
Конец мая.
Знакомая темная ночь окутывает меня. Грозовые тучи разряжаются дождем, предупреждая об опасности. К нашему дому подъезжают полицейские машины.
Красные и синие фонари ослепляют.
Я зову родителей, поскольку весь вечер смотрел в окно, ожидая, когда сестра придет домой. Папа только что вернулся после того, как несколько часов бродил по окрестным улицам в поисках Эммы. Он промок до нитки. Его бьет дрожь, и ему плохо. Я никогда раньше не видел отца таким беспомощным – до такой степени, что он, уткнувшись лицом в кухонную раковину, всхлипывает и срыгивает, а мама гладит его по спине и приговаривает, что все будет хорошо.
Папа заверил меня в том же, когда я расхаживал по гостиной, нервно ероша свои волосы. Он не позволил мне пойти на поиски вместе с ним, слишком боясь того, что мы можем найти.
И того, что я могу увидеть.
– С ней все будет в порядке, сынок. Мы найдем ее. Она просто свернула не туда и скоро вернется, – пообещал он мне, но его голос дрожал и ломался. Его кожа побледнела, а глаза стали дикими. Они остекленели от глубокого осознания того, что ничего не будет хорошо.
Эммы здесь нет – она так и не добралась до дома Марджори.
Она не дома, и ее нет у Марджори. Ее нигде нет. Ее, черт возьми, нет.
Родители выбегают из парадной двери еще до того, как полицейские успевают выйти из своих патрульных машин. Дверь остается распахнутой настежь, раскачиваясь взад-вперед, и я выхожу на крыльцо, чувствуя, как учащается сердцебиение.
К маме и папе направляется полицейский, неся с собой плохие новости.
Я стою далеко, однако вижу выражение его лица. Оно искажено. Когда мама налетает на него, требуя ответов,
