правда? – Смотрю на ее обалденный топ. – Собралась куда-то?
– Нет, я только что пришла, детка. Мне на работе веселенькие часы выпадают. Впрочем, ужасно как есть хочется. Может, устроим выход в свет – позавтракать? Тут кафешка за углом есть неплохая.
– С удовольствием, – говорю, мгновенно чувствуя себя лучше.
– Сейчас, я только переоденусь, дай мне пару секунд. – Она исчезает.
Вскакиваю с постели и перебираю одежду у себя в новом гардеробе: две пары джинсов, один костюм для собеседований, два платья-рубашки, легкие брюки, дорогой серый пиджак с поясом (испорченный), несколько топов-кофтенок, джинсовая юбка, джемпер, вязанный косицами. Такое ощущение, что ничто из этого больше не годится. Выбираю джинсы и голубую кофточку из джерси с глубоким вырезом и чувствую: тоска смертная, совсем не для Кэт, хоть я и не знаю еще, какая она из себя, Кэт. Спустя десять минут снова появляется Ангел. Она сменила коротенькую черную юбку и красную атласную блузку («это у нее форма такая?») на развевающееся белое платье из индийского хлопка, связала свои пепельно-белокурые волосы на затылке, как раз насколько их длины хватает, так что мягкие завитушки выбиваются. Безо всяких усилий она обрела вид одновременно раскованный, стильный и невинный. Лицо ее, напоминающее формой сердце, мило и лишено коварства, она совсем не выглядит так, что сразу скажешь: работает в казино. Понимаю, что совсем не знаю, как выглядит крупье, видела, правда, в «Одиннадцати друзьях Оушена», но это не считается.
– Идем, детка, – говорит Ангел, и я следую за ней аккуратно и с признательностью вниз по крутым стершимся ступенькам, через забитое кроссовками и куртками крыльцо, через заваленный мусором палисадник на неприглядную в свете раннего утра улицу.
10
Ангела пробиралась среди людских ног, шагала мимо сидений у стойки, которые ростом были с нею вровень, подальше от бара, прямо к сцене. Пока она шла, чья-то рука ласково потрепала ее по голове, словно собачку. Картежники уже привыкли видеть белокурую девчушку, какой она была тогда, и Ангела тоже привыкла к ним, по большей части. Она до сих пор ненавидела удушающий дым и взрослость того клуба, смутно сознавая, что он не был местом для ребенка, где некоторые мужчины смотрели на нее так, как ей еще было непонятно, зато ясно, что не по душе, а порой и хватали ее за попку, когда она проходила мимо. Зато теперь она знала, как проводить тут время: садилась на сиденье у бара и вытирала пивные стаканы, когда за стойкой работала ее любимая Лоррейн, похоже, искренне признательная за помощь; или играла с мамочкиной косметикой в крошечной уборной за сценой, тщательно пряча все следы пользования губной помадой и румянами, чтобы Рут не заметила и не взбесилась; или иногда играла в домино с дядей Тедом, если того удавалось уговорить. Впрочем, приходы в клуб ее больше не забавляли, он наскучил ей, да еще и утомлял, мешая заниматься в школе. Однако теперь, когда она стала старше, мать стала чаще брать ее с собой
