Кэтрин Эмили Браун, как записано в моем паспорте. Хоть и странно, но я признательна своей матери, которая настояла, чтобы мое имя именно так было записано в моем свидетельстве о рождении, хотя, разумеется, меня всегда звали Эмили, – как будто ей мало было беспокойств, когда она вдруг родила близняшек. По меньшей мере, это упростит формальности.
Отделение банка маленькое и мрачное, сижу, кажется, вечность, разглядывая людей, пока откуда-то не появляется суетливая женщина в черном костюме из полиэстера и не ведет меня в тоскливую комнатушку с полупустой бумагорезкой, служащей границей, отделяющей меня от нее, сидящей за рабочим столом. Она вполне радушна, но, чувствуется, у нее вызывает подозрение то, что я ничем не могу подтвердить проживание по адресу, зато ношу в сумочке почти две тысячи фунтов пятидесятифунтовыми купюрами. Хоть она и не спрашивает, я все же рассказываю глупую историю про недавнее возвращение из-за границы, она мне, по-моему, не верит, но счет все же открывает, должно быть, всякого навидалась в своем отделении.
Теперь мне гораздо спокойнее, и я продолжаю свои бесцельные хождения за покупками, переходя из лавки в лавку, едва замечая, чем в них торгуют, не обращая внимания на других покупателей. Зато на одной из улочек с благотворительными лавками нахожу покрытый пылью старый плакат с фото тех ребят из Нью-Йорка, что сидят высоко-высоко в небе на стреле подъемного крана и ногами болтают – беспечно, сродни богам. Не уверена, что картина мне очень нравится (она вызывает легкое головокружение), но стоит она всего семь фунтов, а у меня в мыслях голая бугристая стена во всю длину моей кровати, да и размер вполне подходящий, так что я ее покупаю. Через два дома на улочке захожу в супермаркет, в нем оживленно, полно безрадостных людей, покупающих ящиками пакеты с чипсами и огромные бутыли газированных напитков для своих и без того растолстевших деток. Хочется закричать: «Да позаботьтесь же вы о них. Вам повезло, они у вас есть!»
Держу нервы в узде довольно долго, успеваю купить каш, фруктов, салат в упаковке, шоколад (безопасно ли ему будет в этом доме, не рискую ли?) и несколько упаковок готовых блюд, так сразу, с нуля, я кашеварить не готова. В супермаркете есть бумажные тарелки, подмывает купить их, но, по-моему, пользоваться своими собственными тарелками похоже на чудачество, так что стараюсь не вспоминать о Бев и ее привычках, исполняясь решимости жить как все… может, она, во всяком случае, и права насчет жидкости для мытья посуды. Нести одновременно пакет со съестным и картину неудобно: я накупила всякой всячины больше, чем собиралась. Пластиковые ручки глубоко врезаются в ладони, и мне вспоминается Кэролайн. Мимоходом думаю, что она скажет, когда узнает, что я пропала, огорчится ли, только, кажется, ее чувства меня больше не беспокоят – ни на йоту. Сажусь на переднее, обращенное назад, сиденье в полупустом автобусе, на местах, которые полагается уступать немощным людям. У других пассажиров вид такой грустный и замученный жарой,
